Мать ветров (СИ)

— Как же теперь нам со всем этим жить? Как расти моему племяннику в Республике, отнявшей у него отца? — лепечет Камилла.

— Точно так же, как и многим, очень многим людям, и с одной, и с другой стороны, — слышится от двери жесткий и усталый голос Саида. Лицо серое от дорожной пыли, задорные кудряшки свисают слипшимися от пота сосульками, на рубашке кровь... кажется, не его кровь. Явно примчался сюда, в подсобную комнатку при лазарете, едва спрыгнув с лошади. Не умылся даже.

— О чем ты? — будто бы равнодушно спрашивает Камилла, но на бледном лице траурной куклы проступает неровными пятнами здоровый румянец.

— Я немножко о себе скажу, ты не сердись, ладно? — лучник небрежно и легко присаживается на лавку, но его шатает, и Герда без зазрения совести оставляет свою бывшую хозяйку, чтобы заварить для мужа травы. — У меня хватает и друзей, и товарищей, но все-таки самых близких, дорогих друзей у меня двое... было. Остался один, и даже Шалом не гарантирует, что Арджуна выкарабкается. Ты, наверное, не знаешь, его оставил без обеих ног ублюдочный некромант. Он сам сдох от стрелы моего командира, но если ты полагаешь, будто бы я не хотел в какой-то момент порвать нахрен каждого, каждого из защитников Шварцбурга, не разбирая вины и заслуг, за ноги Арджуны, так ты глубоко ошибаешься. А второго моего друга, Хорька, ты однажды видела. У него полморды в ожоге было, помнишь? Так его убили во время штурма. И мы выяснили, кто конкретно убил. Тот самый человек, который после впечатлился поступком моей мамы и перешел на нашу сторону. Он жив до сих пор, более того, я по дороге сюда с ним поздоровался. Вместо того, чтобы вспороть ему брюхо за моего Хорька. А думаешь, не хотел? И это один маленький личный пример, Камилла. А сколько их... там, — Саид кивает в сторону распахнутого настежь окошка и принимает кружку с отваром из рук жены. — Сколько крестьян, которые сражались под знаменами князя против нашей армии, потому что либо побоялись перейти к нам, либо считали нас разбойниками и проклятыми безбожниками. А твои друзья? Они тоже оставили ради нашего дела свои семьи. Нам всем как-то придется жить и прощать друг друга, если мы не хотим утопить Республику в крови и ненависти.

Тогда Камилла, печальная и по-прежнему всем им чужая, вернулась к родителям. Сказала, что не отрекается от своей преданности Республике, но пока она просто не в состоянии работать бок о бок с виновниками горя ее семьи. Ее не держали. Понимали, что ей нужно время, чтобы залечить раны, а Фридриху и Амалии, жалким, потерянным, нужна поддержка дочери. Заранее обговорили только, что об участии Камиллы, пусть и косвенном, во взятии Шварцбурга на ярмарках кричать не будут. Признания своего подвига девушка не жаждала, а ее родителям ни к чему было знать, какую роль играла их дочь в смерти их сына.

И вот она вернулась. Прекрасная, блестящая, и не столь богатое, как в бытность баронессой, платье тем не менее отличалось безупречностью покроя. Лишь в глазах, словно жучок в янтаре, застыла память о семейной трагедии.

— Ну здравствуй, Герда, — с горьковато-презрительной усмешкой отозвалась Камилла.

Рой ничего не значащих приветственных слов-пустышек погудел в голове оборотицы и стих. Бесхитростная прямота зверя нашла опору в мыслях о всегдашней искренности Саида, и Герда сказала:

— Поговорим? Я загляну только в университет, скажу своим, чтобы к ужину меня не ждали.

Беседа, отчасти формальная, состоявшая из обмена новостями, началась в трактире при гостинице «Золотая роза», который за последние месяцы несколько подрастерял как лоск свой, так и напыщенный пафос. Полы больше не слепили зеркальным блеском, и вино подавали попроще, но лица посетителей за соседними столами откровенно импонировали Камилле.

Сегодня, вопреки обыкновению, девушка пила не гишпритц, а крепленое неразбавленное вино. Рассказала Герде о том, что приехала в Блюменштадт на поиски работы и надеется перевезти сюда родителей. Фридрих и Амалия, совершенно разбитые, тем не менее наотрез отказались иммигрировать в Грюнланд, потому что желали окончить свои дни в родных краях, близ могилы сына и глядя на то, как подрастает их внук. Ко всему прочему, они откровенно опасались оставлять ребеночка вместе с непутевой вдовой Георга, которая будто бы уже засобиралась замуж за парня, ходившего в помощниках мельника. Глядишь, переедут все вместе в столицу Республики, девчонка выдурится и найдет себе партию поприличнее. Хотя откуда ж взять-то поприличнее...

Когда в «Золотой розе» сделалось слишком шумно, девушки прикупили еще бутылку вина и побрели в городской сад. Здесь планировали, по примеру Пирана, установить однажды масляные фонари, но пока на подобную роскошь в бюджете не было денег, и они полагались исключительно на острое зрение оборотицы. Вино крепко ударило в голову, и в теле появилась обманчивая легкость, равно как и на душе. Обсуждали варианты работы для Камиллы, Герда красочно расписывала материалы, привезенные Милошем из экспедиции, обещала на следующий день познакомить Камиллу с тем самым Марчелло Пиранским, чей увесистый труд перевернул окончательно ее мировоззрение.

С третьей бутылкой вина перебрались на крышу университета. Каменные изваяния святых отбрасывали недобрые тени в свете пламени, что металось в решетке поставца, а засыпавший город казался с высоты очень маленьким и уютным, будто игрушечным. Пьяная кровь зло и жалостливо гудела в венах, и Камилла, спотыкаясь на длинных словах, наконец-то заговорила о том, что изувечило за минувшие месяцы ее сердце.

— Твои родители гордились Георгом как воином... Разве они не думали, что он в бою голову сложит?

— Думали. И они, и я. Только, наверное, про другой бой думали. Уж и не пойму теперь, какой.

Герда провела ладонью над потянувшимся к ней огоньком. Пригубила вина, поплотнее закуталась в широкий цветастый платок.

— Марлен сказывала, будто братец твоего отца погиб на дуэли, и тридцати годков не прожил. А что же тот, с которым он дрался? Вы с ним в ссоре?

— Да нет... Папа не любит вспоминать эту историю, а мама мне говорила, что в первый год траура, конечно, они не знались. А потом... не дружили, но и в гости друг к другу наведывались, и я с его дочкой часто играла, пока они всем семейством не перебрались в Йотунштадт. Но то дуэль, Герда. Честный поединок, в котором сходятся два воина, и за смерть в поединке никто никогда не мстит.

— А у нас с твоим братом разве же не честный поединок вышел? — Герда обернулась к ней всем телом, и Камилла невольно глубоко вздохнула, залюбовалась прямым, спокойным взглядом серых глаз. Оборотица вытянула перед собой руки с опасной грацией хищника: — У Георга были доспехи и меч. У меня нож был... Ножом, милая, сталь не пробьешь. Пришлось волка на подмогу звать, а у волка вместо меча — когти и зубы. Чем не дуэль? Разве тем, что я — твоя бывшая служанка? Чего ты простить не можешь, Камилла? Что я твоего брата убила, или что его убила не ровня?

— Ты меня оскорбляешь, Герда. Я, кажется, достаточно отдала Республике, всю себя отдала с потрохами, душой и честью, чтобы меня подозревать в барских замашках, — дрожа от гнева, отозвалась Камилла, а под ребрами кошки заскреблись: ведь права, права же, проклятая волчица.

— Прости, — оборотица виновато вздохнула и прижалась губами к ладони бывшей своей хозяйки. Не как служанка. Как подруга. — Ты все отдала, а о твоем героизме, почитай, только несколько человек и знают. Ну так возьми теперь, милая. Вот перед тобой целый город, вся наша страна. Возьми дело, к какому душа лежит, возьми друзей, мы же все по тебе очень скучали. Глядишь, и любый сыщется, и детки пойдут. Люби родителей, помни брата, воспитывай племянника, но прошлым не живи. Поверь мне, кабы я прошлыми обидами к маме и отчиму жила, что осталось бы мужу моему и сынушке?

На глаза навернулись долгожданные, желанные слезы. И то ли ветер на крыше, то ли мягкое тепло пепельных локонов, то ли крепкое вино, но что-то отозвалось в ней, вспыхнуло, расцвело, поманило из безвозвратно утерянного прошлого в бескрайнюю звездную тьму, разлившуюся над городом.