Идол

Рита их настроения не разделила: сидя почти обернувшись вокруг стула, она совершенно по-змеиному подалась вперёд и облокотилась на стол, подперев голову ладонью.

— Идол, — произнесла она с презрительной улыбкой. — Да, идол он и есть, обожествлённый истукан, не более. Только всё-таки школьное образование здесь ни при чём, несмотря на все свои многочисленные недостатки.

— Ммм? — он заинтересованно взглянул на Риту. — Вы так считаете? А как же наша культура, пропагандирующая послушание и смирение? Если многие поколения взросли на ней…

— О чём вы говорите, господин поэт? — перебила Рита. — Вспомните только, на каких сказках мы росли! По большей части все они сводятся к одному: сначала царил злой и жадный начальник и портил всем жизнь, но потом пришли отважные герои, освободили всех от главного злодея, и сразу стало хорошо-хорошо. — Он хотел что-то возразить, но фройляйн не дала ему сказать и слова. — Я хорошо помню детские сказки, Лунев. Почти во всех них идёт речь именно об этом. — Тут она перешла на повышенные тона. — И вы хотите, чтоб в нас не было ничего революционного?

— Тише, тише, Ритка. Не надо так кричать, — подал голос Зенкин.

Этот разговор приобретал всё более сюрреалистические черты. Если основываться только на логике, Лунев абсолютно потерял смысл и внутренние связи произносившихся реплик. Потерял и общий смысл, ради которого разговор затевался. Это было похоже на одно из полотен Хасселя, представлявшее бессмысленный сюр настолько ярко, что он создавал собственную реальность, где беспечный Зенкин и скептик Редисов опасаются немедленного возмездия за антиправительственные слова, сказанные в узком кругу знакомых, где он, Лунев, спорит с танцовщицей с сомнительной репутацией об идеях отечественного искусства, где когда-то уютная квартира становится уличным углом на семи ветрах или прозрачным аквариумом, в котором все они плавают несмышлеными рыбинами.

Чтобы хоть как-то поддержать диалог со своей стороны, Лунев ответил на последнюю фразу Риты («И вы хотите, чтоб в нас не было ничего революционного?») единственным логичным ответом, который первым приходил в голову:

— Я этого не говорил.

А что, чёрт возьми, он говорил? Наибессмысленнейший разговор, к чему было и начинать его. А, вспомнилось: хотел спросить, как…

— Так как вы считаете, фройляйн? Народ имеет того правителя, которого заслужил?

(Ближе к своему сновидению он, пожалуй, не подберётся; сегодня точно, а скорее всего, и вообще).

Рита задумалась на какое-то время. Задумавшись, она всегда выпучивала глаза, как огромная лягушка, и не мигала.

— Нет, я так не считаю, — сказала она.

Он подумал: «Естественно не считаешь. Другого я от тебя не ожидал. И возможно, ты даже права. Только важно-то не то, как ты считаешь, и не то, как я считаю. Потому что иначе мне хватило бы собственного мнения. Но надо, чтоб сказал кто-то, кто знает точно, потому что важно, как на самом деле. Если это «на самом деле» есть. А если нет? Что тогда?»

Тогда — как квартира вокруг, в которой царит хоть и не причиняющий неудобства, но беспорядок. Ведь этот предмет, скажем, приоткрытый шкаф или лишний стул, не приставленный к столу, вполне могут стоять как на своём месте, так и совершенно на другом. Хозяин квартиры, видимо, и не задумывался над этим, а ведь всё здесь можно расположить совершенно иным образом, и ничего от этого не поменяется: беспорядочный хаос как был, так и останется, не получив никаких закономерностей и правил.

Ничего, что она ненавидела школу?

Ничего, что она ненавидела всё свое прошлое, себя в прошлом? Ничего, что при одном воспоминании о той девочке-подлизе, подхалимке и трусишке ей хотелось набить этой самой девочке морду или, лучше, хорошенько приложить головой о бетонную стену?

«Я — не она, она — не я, — быстро проговорила про себя Рита. — Я… совсем другая. Нас ничто не связывает. Её нет».

Хлопок входной двери — Рита вернулась к себе.

Комната не блистала шикарной обстановкой, в ней было довольно мало вещей. В общем, даже меньше, чем в средней городской комнате среднего горожанина. Зато всё на своих местах, и всё со смыслом. То есть, например, если этот шкафчик тут стоит, то стоит он не просто так, а в нём находится вся одежда и обувь. И вся помещается — в одном месте, а не по тысячи разных углов, как это бывает у загнанных домохозяек и растяп из высшего света. А каких-то непонятных коробок и кульков здесь не лежит. Их вообще нет в квартире: нечего место занимать. А этот потёртый ковёр на полу хоть и не имеет определённого цвета, но немножко символизирует песок, остров на водной глади линолеума…

В общем, со вкусом так обставлено.

Со вкусом. Вина. Красного.

Ей очень хотелось выпить. Просто жутко хотелось. И даже не вина. Чего-нибудь покрепче.

Выпить — и стряхнуть всё, что было; вымести все мысли из головы, чтобы остались только ничем не сдерживаемые страсти; чтобы бессмысленные думы и привязчивые предрассудки не мешали жить.

Нет, — остановила она себя. Она пила несколько дней назад. Так что хватит, сегодня — это будет уже слишком. Фройляйн Рита — она, конечно, не трезвенница, но проблем с алкоголем у неё нет. А для того, чтобы вновь ощутить себя свободной, существует множество других способов…

Это будет танец. Да, прямо сейчас, очень лёгкий, очень быстрый и очень мощный танец. Просто она сейчас пронесётся из прихожей в комнату, как юла, на цыпочках, вращаясь вокруг своей оси. И ещё будут пассы руками — чёткие, закреплённые, резко чертящие. Она не запутается, нет, и не собьётся, и голова не закружится от быстрого вращения: она ведь умеет, она может, она танцовщица, более того, она лучшая танцовщица Ринордийска, вечно блистающей столицы, она — комета, звезда ринордийской богемы и желанная гостья её встреч, все эти поэты, писатели, художники, музыканты, — они без ума от неё!..

Кружение всё быстрее и быстрее, круги размашистее, движения сильнее, могут быть разрушительны — и вот она рухнула на диван. Нет, не рухнула — приземлилась, завершая танец, изящно, как и планировалось!

— Mein Leben, ich liebe dich! [7] — крикнула Рита и засмеялась. К кому была обращена эта фраза (и не всё ли равно жизни, любит её или нет её обладатель), не столь важно. Главное, Рите надо было так сказать. Зачем-то надо было.

Теперь фейерверк минул. Полулёжа в тихом блаженстве на пухлом диване, она наблюдала за воздушными занавесками, бьющимися у окна, за тем, как сквозь эти занавески просачивается свет и скользит по зеленовато-бурым таинственным обоям. Да, таинственным, они будто рисовали… своё царство, что ли? Свой мир? Она следила за редкой мебелью, из которой каждый предмет был осмыслен, индивидуален, каждый имел свою неповторимую сущность. Она следила, как это придуманное и созданное ею маленькое пространство окружало её.

Интересно, а лет так в тридцать… сорок… она по-прежнему будет сидеть вот так с глуповатой улыбкой посреди полупустой комнаты, в которой имеет свойство надолго задерживаться всякая пыль, сидеть, смотреть и признаваться в любви к своей жизни? В то время как любить её, именно свою, будет уже непросто, и соответствовать идеалу станет сложнее: движения уже будут не так легки… морщинки на лице (это, впрочем, далеко не самое страшное, мордашка и сейчас неидеальна — и ничего)… возможно, обмен веществ… уже не тот… фигура полнее… возрастные изменения, что ты с ними сделаешь… И после бессонной ночи (тем более, не дома) уже не так легко будет вскакивать утром и бежать куда-то для очередного танца…

Да и усталость. Общая усталость от жизни, от движений, от всего.

Кто сказал, что так не будет?

— Надеюсь, я до этого не доживу, — заставила себя сказать весёлым тоном Рита. «Зачем жизнь, если она не радует?» — продолжила она про себя.

Прошлое не нравилось Рите, целиком и полностью, да. Вспоминать его ей не хотелось. Но и о будущем она тоже думать не слишком любила.