Словарь для Ники

— Что же его не захоронили, этого человека? — спросил я, глядя на череп.

— Захоронили. Ветрами из песка выдуло, — отозвался приятель. — Говорят, их было двенадцать, этих пограничников. Через границу прорвалась сотенная банда басмачей. Всех постреляли, порубили.

…Ни одной змеи я не заметил. Но и скорпионов с меня было достаточно. Хотелось поскорее покинуть мёртвую заставу.

Когда она осталась за спиной, я увидел на горизонте караван верблюдов   —   длинный, как вечность. Должно быть вспугнутый ими, взмывал в ярко–синее небо орёл. Для которого нет никаких границ.

ГУСИ.

В подмосковном посёлке Пушкино есть умирающая речка Серебрянка.

В сумерках под холодным октябрьским дождём я одиноко шёл мимо деревянных домиков, уже дымивших печными трубами, мимо речки. Шел к железнодорожной станции. В стылом воздухе стояло предчувствие снега, долгой российской зимы. — Теги! Теги! Теги! — послышалось издалека, с другого берега.

И я увидел девочку с хворостиной. Простоволосая, в летнем сарафане, она бежала к маленькой заводи, где среди увядшей водной растительности и мусора теснилась стайка гусей. — Теги! Теги! — девочка понуждала их выйти из воды и отправиться с ней домой.

Я почему‑то не мог двинуться дальше. Стоял и смотрел, как девочка и гуси скрываются в темноте. Дождь припустил. В окнах домишек сиротливо слезились огни.

Д

ДАО.

Невидимое, оно везде и нигде. Оно есть, и его одновременно нет. Без него ничто не существует.

Ты спросишь: «Как это может быть?»

Подрастешь, прочти книжечку великого китайского мудреца Лао Цзы. Он жил несколько тысячелетий назад.

Говорят, однажды Лао Дзы ушёл в далёкие горы, и больше его никто никогда не встречал.

А я недавно увидел его во сне.

Он постоянно размышлял о Том, Кто все создал и вечно существует вне времени и пространства…

Если присмотреться к произведениям древней китайской живописи, там это Дао очень чувствуется. Невидимое присутствие Бога.

ДВОЕ.

Венчаясь с твоей будущей мамой Мариной, я и предположить не мог, что довольно скоро, особенно после твоего рождения, мы оба до последней клеточки тела станем живой иллюстрацией библейской тайны: «Муж и жена   —   одна плоть».

Как ты знаешь, мы с Мариной очень разные   —   внешне, внутренне. Бывают конфликты, доходящие чуть не до рукопашной. Особенно по поводу твоего воспитания.

Да, мы с Мариной очень разные. Но эта разница подобна орлу и решке одной и той же монеты!

ДВОР.

Валет, вздымая пыль, гонял с пацанвой мяч посреди двора и каждый раз, приближаясь ко мне, стоящему в воротах, обозначенных двумя кирпичами, напоминал: «Эй, вратарь! Готовься к бою. Часовым ты поставлен у ворот…»

Я был счастлив! Впервые меня допустили участвовать в этой волшебной игре. Правда, только потому, что больше никого не нашлось поставить в ворота. Мне было семь лет. Над двором стояло солнце 1937 года.

— Если пропустишь хоть один гол   —   убью! — прокричал Валет.

Я мотался между двух кирпичей. Следил за мячом. Пока что он ни разу даже не направился в мою сторону. Голы в ворота забивала наша команда, состоящая из десяти–двенадцатилетних пареньков. Плюс я.

На высокой груде сосновых брёвен, сложенный у каменного флигеля, на лавочках у моего деревянного дома восседала малышня и девчонки   —   болельщики. Среди них   —   Галка со свистком и будильником, следившая за временем матча.

Ужасно хотелось отличиться!

На мне, как у настоящего вратаря–голкипера по моде тех довоенных лет, была кепка, на руках   —   папины перчатки….Заслонив собой солнце, чёрный шар мяча летел в мою сторону. Я успел ухватить его. Но удар был такой силы, что меня вместе с мячом снесло внутрь ворот.

И началось! Я пропустил пять мячей, не отразив ни одного. — Вредитель! Будем бить! — пообещал Валет под улюлюканье двора.

К этому моменту счёт стал 5:5, ничейный. Галка привстала со своим будильником и свистком во рту. Игра подходила к концу.

Меня ещё никто никогда не бил. Но страшнее было то, что больше наверняка не примут в игру.

Я не стал дожидаться свистка. Направился прямиком к дому.

С той минуты и до сих пор, сколько себя помню, ни в каких коллективных играх, тусовках, демонстрациях, партиях, любых объединениях толп не участвую.

ДЕНЬ.

Он как год: утро   —   весна, середина его   —   лето, вечер — осень, ночь   —   зима…

Конечно же больше всего люблю утро. Чего не сделаешь с утра, толком не сделаешь за весь день.

Середина дня похожа на приключение. С какими только людьми не встретишься, где только не побываешь! Даже если в одиночестве моешь посуду или чистишь картошку   —   мысленно оказываешься в иных местах, иных мирах.

Вечером Господь даёт счастье побыть с дочкой Никой. Почитать хорошую книгу.

Ночь действительно как зима. Долгая, особенно, когда пробуждаешься где‑то в третьем часу и маешься до начала шестого, то слушая по радиоприёмнику последние новости о всё более ухудшающемся положении в мире, то подмерзая с дымящейся сигаретой у приоткрытой фрамуги.

Единственная надежда: утро обязательно должно наступить.

А вдруг однажды не наступит?

ДЕРЕВНЯ.

Было в моей жизни времечко, когда я, начинающий корреспондент, шёл по Руси из деревни в деревню, ничего не боясь, кроме собак, которые непременно встречали меня где‑нибудь на пыльной околице и яростно облаивали.

Я начинал по–доброму разговаривать с ними и постепенно продвигался вперёд. Чувствовал, как из подслеповатых окошек за мной наблюдает местное население.

Обыкновенно входил в деревню под вечер, искал ночлега. Одно из драгоценнейших впечатлений о России: чем беднее была изба и люди, её населяющие, тем радушнее они встречали незнакомого странника, тем сердечнее угощали своей нехитрой едой, устраивали на ночлег.

Я‑то предпочитал спать на сеновале. Но меня укладывали в избе, укрывали лоскутным одеялом или шинелью, пахнущей фронтом.

А когда через несколько дней я, приняв на себя очередной груз трагических колхозных историй, уходил дальше, все те же собаки, добродушно помахивая хвостами провожали меня как почётный эскорт.

Ни один из моих очерков на сельскую тему опубликован не был.

ДЕРЕВО.

Знаю в Греции тропу среди карабкающихся по склонам холмов криво изогнутых оливковых деревьев, схожих с китайскими иероглифами.

В одном месте у края тропы   —   источник, обложенный старым мрамором.

Вода в источнике ключевая, всегда холодная.

Напившись из кружки, я всегда навещаю стоящую неподалёку разросшуюся оливу. Говорят, ей за тысячу лет! Хорошо постоять, прижавшись щекой к её шершавому стволу. Точно так же, как ты молча прижимаешься к моему плечу, когда я работаю за столом. Постоишь минуту–другую и убегаешь.

Олива, как ты там? Держись!

ДЕТИ.

Недавно мне доверили подержать на руках восьмимесячного младенца в комбинезончике. Когда мать сняла с него вязаную шапочку, я залюбовался идеальной, классической формой головки ещё без единого волосика. Робко погладил.

Младенец настороженно зыркал на меня чёрными глазками, готовый, как мне казалось, зареветь.

Я рискнул дунуть на него, и он вдруг улыбнулся до ушей.

Одна эта доверчивая улыбка дороже всех сокровищ царя Соломона!

— Ай да малец! — восхищённо сказал я.

— Какой же это малец? — отозвалась мать. — Она девочка. Серафима.

…Страна ангелов, херувимов и серафимов существует совсем рядом — Страна детей.

ДОБРО.

Многие по своему опыту знают, как часто в ответ на сделанное ими добро люди отвечают злом.