Словарь для Ники

— Очень хочется взглянуть.

Птенцы подрастали на глазах, оперялись. Наступило утро, когда я вышел в лоджию, и гнездо оказалось пусто.

Именно в этот день приехал отец Александр   —   с фотоаппаратом, спакетиком какого‑то корма, купленного в зоомагазине.

— Что ж, улетели… — сказал он со светлой печалью. — Добрый им путь!

Я снял гнездо с орхидеи, подарил отцу Александру.

…А в сентябре он погиб от руки убийцы.

ГОЛОД.

Когда нас с мамой не станет, не дай тебе Бог, доченька, быть униженной голодом.

Пока что Господь от него бережёт.

Но есть ещё непреходящий голод на верного друга, на хорошую книгу, просто на открытую улыбку прохожего…

Верных друзей всегда мало, очень хороших книг на самом-то деле считанное количество. Что касается встречных людей, пойдёшь по улице   —   взгляни сама…

Этот голод утоляется крайне редко.

ГОЛОС.

Старушка осталась совсем одинокой. Внучка давно вышла замуж, уехала в Германию и ждала оттуда, когда бабушка наконец умрёт, чтобы продать её однокомнатную квартиру.

Все знакомые старушки померли. Ей, бывшей учительнице, не с кем было слова сказать. Разве что с кассиршей ближайшего продуктового магазина. Кассирша   —   красотка с длинными, ярко наманикюренными ногтями   —   грубо швыряла ей сдачу и даже не отвечала на робкое «Добрый день».

Старушка сдачу никогда не пересчитывала, потому что видела так плохо, что и книжки свои не могла перечитывать.

«Такое, деточка, может случиться и с тобой, с каждым», — всякий раз думала она, потихоньку возвращаясь из похода в магазин.

Тянулись дни, месяцы. Никто никогда не звонил. И ей позвонить было некуда. А порой так хотелось услышать человеческий голос! Просто человеческий голос.

У неё был черно–белый телевизор, был радиоприёмник «Спидола». Но со временем эти приборы испортились. При её ничтожной пенсии и думать не приходилось о том, чтобы вызвать мастера, починить их.

Мертвая тишина застоялась в квартире.

Однажды вечером смолк даже тихий ход маятника древних напольных часов. Старушка подтянула гири и, чтобы узнать точное время, подслеповато набрала по телефону цифру 100. — Точное время двадцать два часа сорок секунд, — произнёс чёткий, спокойный женский голос.

Старушка ещё раз набрала цифру 100.

— Точное время двадцать два часа, одна минута, одиннадцать секунд.

Старушка понимала, что это записанный на плёнку, как бы механический голос. С тех пор у неё вошло в привычку позванивать в службу времени.

Однажды вечером она сидела с поднятой телефонной трубкой, машинально набирала и набирала все тот же номер, думая о своей нетерпеливой внучке, о том, что та может приехать и насильно отвезти её в дом престарелых, как в крематорий.

— Алло! Слушаю, — внезапно раздался в трубке мужской голос.

Старушка испугалась. Поняла, что случайно набрала чей‑то чужой номер.

— Бога ради, извините меня. Я ошиблась.

— Ничего страшного, — ответил голос. — Со всеми бывает. Всего доброго!

С тех пор одно лишь воспоминание об этом мягком, доброжелательном голосе спасало её от беспросветного отчаяния.

ГОРБАЧЕВ.

Михаилу Сергеевичу Горбачеву я лично очень обязан. Прежде всего тем, что благодаря этому не очень‑то умелому, не очень последовательному политику я, как многие, все‑таки хлебнул воздуха свободы. И конечно же тем, что лучшие мои книги были опубликованы.

Подумать только, Генеральный секретарь отважился изнутри взломать Систему! Каждую минуту его могли убить, растерзать… Подозреваю, что ему просто некогда было подумать о смертельной опасности.

Недавно один дурак передал мне слух, будто по телевизору сообщили, что Горбачев умер.

Если бы ты знала, Ника, какую пустоту ощутил я в сердце!

ГОРЫ.

Могло статься так, что на земле не оказалось бы гор.

Какое счастье, что они есть! На них можно хорошо смотреть. И с них смотреть хорошо.

Одно из ярчайших впечатлений   —   тот десяток дней, что я прожил на высоте 2400 метров в зоне альпийских лугов.

Опьяненный воздухом необыкновенной свежести, блуждал по краю пропастей, видел сверху хрустальные водопады, над которым парили орлы, видел, как постепенно понижаются вершины к далёкому морю.

…А с моря, когда плывёшь, видишь сквозь стаи кружащихся чаек: горы торжественно поднимаются перед тобой музыкальным крещендо   —   все выше и выше.

Так и кажется, что по ним, как по ступеням, можно взойти к Богу. Но каким же для этого нужно быть великаном!

ГОСУДАРСТВО.

Я всегда любил и люблю свою Родину. Несмотря ни на какие бедствия никуда от неё не уеду.

Но когда меня спрашивают: «Любишь ли ты наше государство?», задаюсь вопросом: «А оно меня любит?»

ГРАНАТ.

Из всех фруктов мой самый любимый. Сок его красных зёрен подобен вину. А до чего красиво цветут гранатовые деревья!

Частенько в продаже бывают очень крупные иноземные гранаты с бело–розовой шкуркой. Спелые до того, что с треском разламываются руками, обнажая внутри улыбку несчётного количества рядов крупных, красных как кровь гранёных зёрен.

Но самыми вкусными, потрясающими гранатами угощали меня в одном туркменском оазисе. После обеда хозяин принёс на блюде и поставил передо мной штук шесть плодов граната.

Зерна их были чёрные! Покрытые белыми кристалликами выступившего на поверхность сахара.

Я благоговейно, по зёрнышку, вкусил один гранат. Остальные решил увезти в Москву, чтобы угостить друзей.

Догадавшись о моём намерении, хозяин подарил мне целый мешок точно таких же плодов.

Потом я долго вёз этот груз на автобусе до гостиницы в Ашхабаде, затем, через несколько дней   —   в аэропорт. Прилетев самолётом в Москву, взял такси.

Дома посадил несколько зёрен в горшок с землёй. Но из них ничего не выросло.

ГРАНИЦА.

Ранним утром мы выехали на «газике» с упрятанной в джунглях пограничной заставы. Довольно скоро джунгли поредели, и мы оказались у края зыбучих песков пустыни Каракум. «Газик» встал. Дальше дороги не было.

Мой приятель вздел на спину объёмистый рюкзак с чисто вымытыми стеклянными баночками из‑под мёда и мы, бросив машину, двинулись вперёд пешим ходом.

Солнце только вставало. Дул холодный ветер.

Примерно через час перед нами возник проломанный глинобитный забор, за которым виднелись полуразрушенные постройки. Это была заброшенная чуть ли не с довоенных времён погранзастава.

— Осторожно. Здесь много змей, — предупредил приятель. Длинное помещение без крыши, куда мы вошли, наверняка

было когда‑то казармой: рядами стояли железные остовы кроватей. Деревянный проломанный пол, заметённый песком пустыни, хранил следы ползучих тварей. У подоконника настежь раскрытого окна с покосившейся рамой валялась оплетённая паутиной винтовка без затвора.

— Брось! Не трогай её! — крикнул приятель.

Он одну за другой вынул из рюкзака свои баночки и принялся с помощью длинного пинцета ловить скорпионов.

Здесь их почему‑то было полно. Раз в год он добирался сюда на опасную охоту, чтобы потом в городской лаборатории «доить» этих похожих на раков насекомых, получать ценнейший для медиков яд.

Потом мы перешли по бывшему двору к бывшей столовой с кухней. Первое, что я увидел, был лежащий на столе человеческий череп с дыркой в области виска.

— Это я его сюда занёс, — сказал приятель.

Он приподнял череп, потряс им, и оттуда через дыру и глазницы выпало на стол несколько скорпионов с угрожающе задранными хвостами.

— В дуле той винтовки тоже был экземпляр, правда, только один, — сказал он, ловко упрятывая каждого скорпиона в отдельную баночку и плотно завинчивая крышки.