Жизнь и необычайные приключения менеджера Володи Бойновича, или Америка 2043 (СИ)

Ствол какого-то немаленького калибра у того был не то, что короткий – его вообще почти не было. В глаза бросалась удобная обрезиненная рукоять, гладкий снаружи барабан на шесть патронов с гравировкой "327 federal", и надпись на толстеньком обрубке ствола: "Ruger. Alaska".Из хромированного ствола торчала чёрная мушка. Машинка была проста, как кочерыжка, и от неё исходило излучение смерти. Именно такая мысль первой посетила мою голову при виде этой штуки. Она была проста, красива, и излучала смерть.

– Ты похож на моего сына. Тоже был неуклюжий, неприспособленный, но добрый, и как бы немного не от мира сего. Жил только в компьютере. Его убили мексиканцы. Давно. Пистолет тебе пригодится, скорее всего, лишь для того, чтобы пустить пулю себе в лоб. Поверь на слово: иногда это лучше, чем гнить заживо и превращаться в дерьмо. Патронов в запас не даю, у меня таких длинных нет, да тебе и одного хватит. Спрячь и никому не показывай! – он достал небольшую кобуру, и положил рядом с револьвером. – Повесь под костюм. Он на тебе уже мешком сидит, места достаточно, а обыскивать вас не будут. Твои документы останутся здесь. Удачи, мертвец!

Он помог мне прицепить кобуру под левую руку, сверху я надел олимпийку. Бэнкс развернул меня лицом к выходу, и легонько подтолкнул. Я молча вышел на воздух. Конвой отвёл меня обратно в барак. Про ствол я никому ничего не сказал, уснул рано, а на другое утро нас разбудили затемно: за нами пришёл теплоход.

После завтрака нас построили в колонну по четыре, и повели пешком к берегу по той дороге, по которой я приехал сюда в клетке три недели назад. Сначала шагали в гору, потом вышли на плоскую вершину, полюбовались восходом солнца над океаном (Описывать подобное зрелище невозможно, надо видеть этот огромный шар и его отражение, плавно переходящие одно в другое.) и пошли под гору. Конвой – человек двадцать автоматчиков – шли по бокам колонны, стараясь близко не приближаться к вонючей толпе в сотню голов. Когда окончательно рассвело, я оглянулся в хвост колонны, и увидел, что последняя четвёрка – это незнакомые белые упитанные парни в относительно целой одежде, относительно чистые, сильно уставшие и испуганные. В этот момент я почувствовал себя сильнее их! Пожалуй, впервые в жизни я был сильнее кого-то хотя бы духом! Я был битый, похудевший, лохматый, с друзьями и пистолетом. Я знал, что ждёт меня впереди: ничего хорошего! Смерть без вариантов. Но я это знал, а они, судя по всему – нет. Им было что терять, а я уже был мертвецом, и от этого становилось легче. Они проживали каждый день отпущенной им жизни, а я отвоёвывал этот день у смерти. У нас с матросами счёт шёл в другую сторону. Я шёл, перепрыгивая через ямы на дороге, смотрел на море впереди, на корабль у берега, на солнце, встававшее почти за спиной – и всё, чего хотел – не отстать, как те четверо, не сломать строй. Была ещё мысль – шмальнуть в конвойного, и я даже присмотрел – в которого. Вон в того, с усиками, чуть постарше меня, без креста на шее и эмоций – в глазах. Но я прекрасно понимал, что это будет полная глупость, да и Бэнкс попросил: не здесь. Значит, подождём. Осознание того, что можешь в любую минуту лишить жизни кого захочешь, придала мне веса в собственных глазах. И я смотрел на конвой уже не как кролик на удава, а чуть ли не наоборот. "Надо подумать над этим. Времени будет достаточно!" – решил я, подходя к берегу.

У берега стояли три больших угрюмых катера. ("Полный кал по сравнению с астраханскими или енисейскими! Коптят, трещат, в волну зарываются, старые. Сделаны – абы как" – Сразу подумалось.) Нас запихали внутрь, и отвезли на корабль. Это оказался какой-то рудовоз. Нас согнали в открытый трюм, в котором оставалось на дне ещё на вершок светлого сырого песка. Трап убрали, и мы расселись по привычке по четырём углам, как в бараке. Только японцы пришли к нам, поклонились, и попросили их пустить. Мы пустили. А четверо русских сели между нами и китайцами особняком. Корабль прогудел, потом дёрнулся. Загрохотали цепи, зашумела вода за бортом. По разные стороны ямы на треногах стояли два пулемёта, около которых торчали солдаты. Курили, ковыряли в носу, слушали радио, смотрели на пролетающих рядом с кораблём птиц, и занимались другими не менее полезными делами. На нас они смотрели редко. Выпрыгнуть из пятиметровой ямы мы бы всё равно не могли, а если бы даже выпрыгнули, то на мостике стояли ещё мужики в банданах, костюмах полувоенного образца, обвешанные оружиемЮ как новогодние ёлки – игрушками.

В обед нам опустили коробки с бананами, сухарями, и ещё какой-то вяленой сладкой ерундой, которую хранили, видимо, без соблюдения ГОСТа. Спрессованная ерунда была местами погрызена мышами, местами посыпана песком, а местами в ней кто-то шевелился. Ещё опустили бочку с водой, и предупредили, чтоб сильно не тратили: больше воды не будет. Сколько времени нам придётся плыть – не уточнили. Но наши моряки сказали, что расстояние примерно четыре тысячи, если брать в моих любимых километрах, судно такого класса пройдёт примерно дня за четыре, максимум – пять.

Четверо русских в первый день ничего из того, что было предложено, есть не стали. Мы пытались с ними заговорить, но парни были жутко подавлены, в ответ только кивали головами и махали руками. Мексиканцы каким-то образом потихоньку общались с китайцами. Делали они это незаметно для охраны, что-то маячили на пальцах и перебрасывались на испанском, из чего я сделал вывод, что китайцы – точно из своего КГБ. На острове я этого не замечал.

Мы покачали пресс, поотжимались на кулаках от песка, побили друг друга по пузам, но без махача, а так, в качестве лёгкого спарринга. Под ретирадное место отгородили коробками из-под бананов тройку квадратных метров вдоль борта, благо, трюм был раза в два больше по площади, чем наш ангар. Пробросил дождик, вечерело, корабль раскачивало на продольной волне. Сергей и ещё пара наших подошли к четверым отщепенцам, и долго о чём-то говорили. Всё было тихо и мирно. Все кивали головами, обсуждая что-то, как давние знакомые. Потом наши вернулись, и Сергей тихо сказал, садясь на своё место:

– Ссуки грёбаные! Это они порт в Находке облапошили. Они там владельцами были, пятеро сынков начальских. Потом бабки со счетов – тю-тю, дарования юные – тю-тю, а вот их родню, кажись, тормознуть успели. Чего людям не хватало? Статья-то расстрельная! Удавить их по-тихому, что ли? Или всё одно скоро сдохнут? Они, оказывается, бабки перевели в какой-то банк в Гонолулу, и сюда припёрлись их обналичить. Один сразу обналичился, прям на пляже. И остальным недолго осталось.

Мы плыли четверо с половиной суток. На третий день попали в шторм. Погода резко испортилась, небо потемнело, началась болтанка. Нас быстро задраили сверху непроницаемой переборкой, и почти сутки мы мотались по песку в полной темноте, каждую минуту ожидая, что корабль уйдёт на дно. Нас поднимало на гребень, держало там пару секунд, потом рушило в бездну. Было слышно, как сверху через корабль перехлёстывает волна, на нас лились струйки воды, но посудина каждый раз выныривала, и так продолжалось бесконечно. Даже наши матросики блевали, стонали, молились и матерились, бились головами друг о друга и о переборку. Хорошо, что под ногами был песок!

К нам прибило несколько мексиканцев, а японцев прибило к отхожему месту. Этим парням как-то не везло по жизни. С одним латиносом мы летали чуть ли ни в обнимку несколько часов. Пытались оттолкнуться, но на следующей волне вновь хватались друг за дружку, словно бы сила гравитации между нами внезапно возросла тысячекратно. Он поддерживал меня, я – его, оба молились своим богам, стонали и плакали. Я несколько раз сильно ударился головой и спиной о борт и бочку из-под воды, и несколько раз приземлялся на кого-то, кто уже не двигался, зарывшись лицом в песчано-водяную кашу. Было душно. Хотелось пить. Время тянулось как рижская жвачка. После нескольких часов взлётов и падений я нащупал пистолет под рукой, и решил, что если начнём тонуть – сразу пущу себе пулю. Только не в лоб. В лоб – это, наверно, неприятно. В сердце. Но ствол не пригодился. Через бесконечное количество времени качка стала уменьшаться, потом заскрипели канаты, ржаво лязгнул люк, и мы увидели хмурое небо, с которого лился несильный дождик. Мы поглядели вокруг, друг на дружку – и ужаснулись. Из песка торчали руки, ноги, головы. У засыпанных людей не было сил выбраться даже из-под двадцатисантиметрового слоя мокрого песка вперемежку с дерьмом, финиками и рваной одеждой. Я сел, опершись спиной в борт и вытянув ноги. Перед глазами всё дёргалось и плыло. Разглядел наверху пулемёт, но рядом с ним никого не было. Дальше на мостике стояли, как прибитые, двое в банданах. Этим всё было нипочём! В стекле кто-то маячил у штурвала. Песок местами шевелился, по нему ползали и из-под него выбирались сами или с посторонней помощью. Некоторые тела не шевелились. Я смотрел на этот кошмар, а в голове было только одно: неужели кончилось? Неужели я жив? Мексиканец лежал рядом на спине, сложив руки перед лицом, и что-то шептал, глядя в небо. Лицо у него было всё в крови. Я поднял его голову и понял, что у парня разбит нос. Дождь разбавлял красное до оранжевого и смывал на некогда белую рубаху мексиканца. Тот был примерно моего возраста, худой, с наколками в виде какого-то орнамента на лице.