Земная оболочка

— Кому помочь?

— Помочь Грейнджеру. По-моему, он про Грейнджера говорил.

— Нет, не знаю, — сказал Роб. — Решительно.

— Ну и все, — сказала Грейси. — Я так мистеру Форресту и сказала.

Роб спросил: — В тот день… как он выглядел? Ничего?

— Такой же был, как всегда. Только будто состарился. Сидел, проверял листки с этими своими негритянскими работами, как в прежние времена. Грустный, правда, но ведь и в прежние времена он всегда невеселый был. В жизни другого такого грустного человека не встречала. Я предложила ему отдать вот это… — Она подняла левую руку. — Знаете, что это?

— Знаю.

— Все-то вы знаете, ничем вас не удивишь. — И она снова хихикнула. — Я предложила отдать ему за пятнадцать долларов. А он ответил: «Я это кольцо из рук выпустил. У него теперь-своя жизнь, и не мне в нее вмешиваться».

Роб постоял немного, шагнул к ней и положил деньги ей на колени.

— А мне не продашь?

— Кольцо или что другое? (Он не рассчитал в темноте и коснулся ее.)

Роб сказал: — Спасибо, конечно, но я о кольце.

— А на что вам оно?

— Хранить буду. Может, Хатчу отдам.

— Жениться надумали? Где ваша мисс Минни?

— Намаялась она со мной. Больше ждать не хочет.

Грейси постучала кольцом по деревянному подлокотнику. — Только покажите ей — мигом прибежит назад.

— Ты же не прибежала, — сказал Роб. — Кольцо взяла, а сама уехала.

Грейси сказала: — Я — другое дело, я же вам объясняла. Мне от мужиков всегда только одно нужно было — ну, а для такой красавицы, как я… когда-то была, это не трудно — табуном за мной ходили. Но мисс Минни нужны только вы.

— Я к ее услугам. Уже совсем приготовился сказать ей это, но тут она объявила — хватит! Как раз сегодня утром получил от нее письмо; пишет, что с нее довольно и что не видать мне ее больше как своих ушей.

— Заманивает, — сказала Грейси.

— Нет. Я ее обидел.

— Вот что ей от вас надо, — Грейси распрямилась и стала с трудом стаскивать с пальца кольцо. — Отдайте-ка ей его, — сказала она, протягивая кольцо той же рукой, в которой держала деньги.

Роб взвесил кольцо на ладони. — Сколько я тебе буду за него должен? У меня сейчас туговато с деньгами. Сам без работы.

— Небось, пьете много? — спросила Грейси.

— Достаточно, чтоб потерять работу.

Она подумала. — Берите! Все равно на нем ваше имя стоит; моего там никогда не было и дурня Грейнджера тоже.

— Что же ты его даром отдаешь? Нет, это не годится.

— А оно мне тоже даром досталось. Не заработанное. Когда время пришло отрабатывать — взяла да уехала.

Неожиданно Роб поднес кольцо к губам и поцеловал его. — Вот и я так же, — сказал он.

— Если когда разбогатеете — пошлите мне доллар-другой.

— А как я тебя найду?

— Через мисс Полли; она будет знать, где я.

— Она тоже собирается уезжать, — сказал Роб. — В сиделки наняться. Мне это неприятно, но она от меня помощи не хочет принимать.

Грейси пропустила его слова мимо ушей. — Ну тогда пошлите Христу. Он меня не забывает. — Она рассмеялась и долго не умолкала, как будто обнаружила в груди запас свежей воды, о котором и не подозревала прежде.

Роб сказал: — Обязательно. Мне он тоже не чужой. — И пошел к крыльцу. — Если будешь завтра в наших краях, заходи. Ты же еще не видела Хатча. Знаешь, как он вырос.

Грейси осталась стоять на месте. — Ладно, зайду. Я его не видела — господи ты боже мой! — да уже шесть лет. — Фонарик лежал на полу рядом с качалкой, но она не подняла его и приблизилась к Робу в темноте. — Нет, — сказала она, — не приду и не ждите. Близко к этому парию не подойду.

Несколько озадаченный Роб сказал: — Он ведь хороший мальчишка. Он Грейнджеру ничего не расскажет.

— Сама знаю, что хороший, — сказала она. — И пусть рассказывает Грейнджеру на здоровье все, что увидит. Просто я себя берегу. Наконец-то взялась за ум. И вам бы посоветовала. По возможности стараюсь не смотреть на детей. А то посмотришь, а потом сердце кровью обливается.

Роб тронул ее за локоть — тугой и горячий, обтянутый сухой гладкой кожей. — Не исчезай с нашего горизонта, ладно? Держись Полли, в твоих силах ей помочь.

Грейси кивнула: — Она не пропадет… — и осторожно высвободила руку.

Роб спустился с крыльца и пошел к машине. Взявшись за дверцу, он обернулся и сказал: — Благодарю!

— Приятно, когда хоть кто-то тебя поблагодарит.

Она больше не была видна ему, заслоненная балконными столбиками и кустами, посаженными ее двоюродной сестрой, но тут он вдруг вспомнил что-то. — А как же насчет дыни? Она еще не согрелась. Вместо аспирина, а?

— Нет, не пойдет, — сказала Грейси. — Слишком поздно — еще кошмары будут сниться. — Она повернулась и вошла в дом; он услышал лишь скрипучий звук открываемой и закрываемой двери, накидываемого крючка.

Тогда Роб нагнулся, достал дыню — все еще холодную (как он и обещал Грейси), по которой змейками бежали темно-зеленые полосы, — и положил ее на выставленный на улицу стул. Она увидит ее завтра, может, сумеет выменять на глоток виски; или ее сестра, возвращаясь на рассвете, найдет дыню, или кто-нибудь из детей, вставших спозаранку: подарок, свалившийся с неба.

10

Полли пошла к себе в семь часов, сказав Хатчу, что нет никакого смысла изнурять себя ожиданием, которое может продлиться до завтрашнего утра (она помнила, как после смерти Рейчел случалось вот так же ждать Форресту и Грейнджеру). Хатч сказал, что посидит в кабинете и почитает, пока не захочет спать, и читал до часу «Мартина Идена». Но сон так и не сморил его, и мысль о темной комнате и постели казалась мало соблазнительной. Он подумал, однако, что и возвращение отца не сулит ничего хорошего, и, тихонько потушив свет везде, кроме веранды, поднялся к себе в спальню.

Ему казалось, что он не спит. Однако он уснул, и даже довольно скоро, непрочным сном, провалился в пучину неясных видений, страха, угроз и конечного одиночества. Он успел вогнать себя в самое настоящее отчаяние, — неясное, неоформившееся, мыслями порожденное, но тем не менее гнетущее, — когда Роб разбудил его, со скрежетом повернув в замке ключ, Роб, или кто-то, подосланный Робом, или кто-то, убивший Роба и ввалившийся к ним а дом. Хатч прикинул все эти возможности. Он приподнялся на локтях и стал напряженно прислушиваться. Дверь не закрылась.

Сперва он ничего не слышал, кроме дыхания спящей Полли, доносившегося из полуотворенной двери ее спальни, — она не проснулась даже сейчас: тоже своего рода отрешение. Хатч хотел посмотреть на часы — нет, слишком темно, за окнами непроглядная ночь. Затем он услышал, как входная дверь наконец с шумом захлопнулась я в коридоре раздались шаги (скорее всего, не Роба; для него они были слишком торопливыми и тяжелыми), затем в кабинете громко щелкнул медный выключатель.

Руки у Хатча, напряженно ждавшего, что же будет дальше, стали ватными. Долгое время он не замечал, что они затекли. Но по мере того как минута сменяла минуту и ничем не потревоженная тишина продолжала подниматься снизу и расплываться по их этажу, он снова повалился на кровать и почувствовал, как застывшая кровь потекла по жилам, покалывая и обжигая. Всю жизнь он знал о срывах отца — из обрывков невнятных фраз, сказанных Сильви и Грейнджером, некоторыми знакомыми, но видеть никогда не видел. До сих пор что-то всегда защищало его: теперь ему было очевидно, что его защищенности пришел конец. Он должен встать, спуститься вниз и посмотреть — кто или что ждет его там. Ничто в прошлом не подготовило его к этому: ни уход из жизни матери, ни разговоры негров о том, что неизбежно подстерегает каждого человека, ни война, бушевавшая в Европе и Азии с тех пор, как ему исполнилось девять лет, поглощавшая в качестве пищи и топлива огромное количество детей, ничем не хуже его и также заслуживающих милосердия.

Он встал и как был, в пижаме и босиком, пошел ощупью вниз.

11