Журавленок и молнии

йкой пряталась печка, но мальчишка зябко ежился и потирал ноги: на них, как от холода, высыпали пупырышки.

Дверь открылась. Из кабинета, держась за щеку, вышла девчонка с мокрыми глазами и, не взглянув на ребят, торопливо пошла по коридору.

— Да-а... Там, видать, не курорт... — сказал Горька.

Мальчишка молча вцепился в края скамейки.

Из-за двери показалась пожилая женщина в халате и косынке видно, медсестра. Весело удивилась:

— Ого! Сразу три богатыря! Кто первый?

— Да нет, один только, — отозвался Горька. — Вот этот. А мы конвоируем, чтобы не убежал.

Медсестра быстро наклонилась над мальчишкой, легонько взяла его за локоть. Сказала серьезно и ласково:

— А зачем убегать? Ничего страшного у нас нет. Пойдем, не бойся, мальчик. И не слушай их...

Мальчишка рывком поднялся. На ломких своих ногах покорно шагнул к двери и там, у порога, беспомощно оглянулся на Журку. Дверь за ним закрылась.

С минуту Журка и Горька сидели молча, будто ждали чего-то. Потом Горька бесцветным голосом проговорил:

— Сейчас завопит.

И тут Журка не выдержал:

— Ну зачем ты так?!

— Как? — не удивившись этому крику, спросил Горька.

— Ну вот так! Издеваешься!

— А ты его жалеешь...

— Ну и что?! — запальчиво сказал Журка. И повторил тихо, уже по-другому: — Да. Ну и что?

Горька помолчал и ровно проговорил, глядя на дверь:

— А я жалею тебя.

— За что?

— А если бы камень тебе в лоб? Если бы черепушка пополам?

— Но он же не попал... Он же не знал про меня. Он вообще не думал!

— Вот потому и гад, что не думал...

— Но ты же сам говорил... Ты сам его оправдывал! Когда про бутылку...

— Оправдывал? — Горька усмехнулся. — Я просто объяснил. И про него, и про себя.

— Не трогай ты его, он сейчас беззащитный.

— Мы все беззащитные, — откликнулся Горька.

— Почему? — удивился Журка.

— А нет, что ли? Что хотят с нами, то и делают. Захотели — погладили, захотели — пинка дали...

«Опять с отцом не поладил,» — догадался Журка и сказал:

— Если тебе плохо, на других-то зачем кидаться...

— А вот я такой, — усмехнулся Горька, и глаза его сумрачно блеснули из-под медной челки.

— Какой «такой»?

— А вот такой. Подлый, — безжалостно сказал Горька.

— Ты чего ерунду-то городишь?

— Ерунду так ерунду. Значит, дурак... — как-то неохотно отозвался Горька. — Тебе-то что?

— Как это «что»?

— Ну, я тебе кто? Брат, бабушка, мать родная?

— Я думал, ты мне друг, — тихо сказал Журка.

— Я? Да ну-у... — Горька засмеялся с какой-то ненастоящей легкостью. — Это Ирка у тебя друг. А я так, сбоку припека...

— Не мели чушь! — крикнул Журка. Крикнул, пожалуй, слишком громко, потому что в Горькиных словах была кое-какая правда.

— Да нет, не чушь, — вздохнул Горька. — Она тебе, наверное, уже письмо написала...

— Ну... написала. А что такого?

— А мне сроду не напишет... У тебя и портрет висит: ты да она.

— У нее тоже висит: она, я да ты. Втроем.

— Ну да. Я там шутом нарисован.

— Горька... Ну ты чего? —