Как много в этом звуке

— Ты что, войти не можешь? — спросил мужичок голосом, в котором уже не было ни настырности, ни осуждения.

— Следователь там.

— Что-то он зачастил…

— Работа такая, — чуть передернул плечами бомж.

— Жалко стариков… Мы ведь лет двадцать с ними в этом доме живем… Ни к чему не могу придраться, ни одного нарекания — представляешь?

— Представляю.

— А я ведь видел старика в день убийства, — вдруг оживился мужичок. — Да-да, видел. Он забегал ко мне на минутку. Водки просил.

— Пил?

— Да нет, гостя хотел приветить… А у него ни капли не оказалось.

— И дал ты ему водки?

— Дал… Я ему говорю: дескать, неловко, початая бутылка, как такой бутылкой можно кого-то привечать? А он говорит — неважно, сойдет. Схватил и тут же убежал. И все. Больше я его живым не видел. В затылок подонок и выстрелил. Навылет. Пуля все лицо разворотила, смотреть страшно.

— Это плохо, — сказал бомж и поднялся. — Подожди меня здесь, — сказал он мужичку. — Я быстро. Не уходи.

Бомжара с необычной для него сноровкой поднялся на лестничный пролет, вошел в квартиру, не обращая внимания на Зайцева, осторожно взял с пола бутылку с остатками водки, за самый кончик горлышка взял, чтобы не стереть отпечатков пальцев, если они там сохранились, и снова вышел на площадку.

— Твоя бутылка? — спросил он у мужичка.

Тот поднялся по лестнице, посмотрел, не касаясь бутылки, поднял глаза на бомжа.

— Моя.

— Точно твоя?

— Я же ее откупоривал.

— Старик взял ее у тебя и с ней убежал к себе?

— К себе. А что?

— Ты где живешь?

— Вот здесь, напротив старика.

— Следователь у тебя был?

— Нет, но обещал. Грозился, можно сказать.

— Будет, — ответил бомж и вернулся в квартиру к Зайцеву.

Разложив на столе обнаруженные поздравительные открытки, письма и телеграммы, Зайцев внимательно вчитывался в обратные адреса и раскладывал бумажки по стопкам. Он даже не заметил возвращения бомжа, не заметил, как тот, взяв бутылку за горлышко, куда-то с ней отлучился, а через несколько минут вернулся, положил бутылку точно на то же самое место, где она и лежала.

— Есть улов? — спросил бомж.

— А знаешь, Ваня, есть! — охотно ответил Зайцев.

— Это хорошо. — И бомж замолчал, пристроившись в уголке дивана.

Не совсем обычный образ жизни бомжа выработал в нем странную способность как бы выключаться из общего потока времени. Вот пристроился он на диване, затиснулся в самый угол между подлокотником и спинкой, и замер, кажется, навсегда. Не было ни в его позе, ни во взгляде, ни в выражении лица какой-то нетерпеливости, поспешности, желания куда-то идти и что-то делать. Его попросили прийти — он пришел, его попросили осмотреться — осмотрелся. Ему не задают вопроса — он не лезет ни к кому со своими соображениями. Спросят — ответит. Не спросят — промолчит.

— Совестливый очень, — наконец чуть слышно пробормотал бомж, похоже, для самого себя пробормотал. И только по этим двум словам можно было догадаться, что он не спит, не впал в забытье, что он о чем-то там думает. Впрочем, может быть, просто слова в его сознании, сделавшись как бы бесконтрольными, сами по себе выплывали наружу без всякой связи с происходящим. — Так не бывает, — опять выплыли из бомжа слова. — Этого никто не сможет.

— Чего не сможет? — Зайцев наконец что-то услышал и переспросил, подняв голову от писем и открыток.

— Чтобы все можно было предусмотреть. Комета в пустоте пролетит, и то след остается. Да и пустоты-то не бывает. Если пространство безвоздушное, значит, оно наполнено чем-то другим. Природа не терпит пустоты.

— Конечно-конечно, — кивнул Зайцев, не вдумываясь в то, что произносит бомж. — Я об этом слышал.

— Слышать мало. К этому надо прийти. Убийца здесь. Он не может покинуть эту квартиру. Он здесь.

— Будем брать? — весело спросил Зайцев, услышав знакомые внятные слова.

Бомж не ответил, уловив насмешку.

— Тяжело ему сейчас… Я ему не завидую…

— Кому? — опять поднял голову Зайцев.

— Убийце.

— Я не понял — тебе его жалко?

— Угу… Жалко.

— А старика со старухой?

— И старика со старухой.

— Ну ты даешь, Ваня!

— Стране угля, — непочтительно ответил бомж. — Ты это… Капитан, в отдельную стопку отложи открытки самые почтительные, самые регулярные.

— Это как?

— Знаешь, есть люди, которые поздравляют только с Новым годом, а остальные праздники для них вроде как вовсе и не праздники. А есть такие, что только с Восьмым марта или с днем рождения… А есть такие усердные поздравители, что не ленятся со всеми праздничками поздравить сердечно и любвеобильно. Вот именно такие, капитан, тебя должны заинтересовать больше всего.

— Почему?

— Потому что это ненормально.

— А как нормально? — удивился Зайцев.

— Просто позвонить. Но убийце нужны следы, доказательства его доброты и внимания.

Зайцев замолчал, уставившись в лежащую перед ним россыпь открыток и, похоже, совершенно их не видя. Потом некоторые он подвигал пальцами, некоторые переложил из одной стопки в другую, вернул обратно и наконец, круто развернувшись вместе со стулом, уставился требовательным взглядом на бомжа.

— Другими словами, ты хочешь сказать, что… — И Зайцев опять замолчал, тасуя в следовательских своих мозгах все обстоятельства этого кошмарного преступления, все, что ему стало известно к этому моменту. И еще до того, как вышел из этого своего состояния, бомж произнес одно коротенькое слово.

— Да, — сказал он.

— Ваня, ты можешь себе представить, чтобы старика и старуху поздравили не только родители, но и дети? Чтобы из одной семьи пришли три новогодние открытки? Это возможно?

— Это приятно, я бы не возражал, но поскольку я не получаю ни одной… Такой знак внимания растрогает кого угодно. Но это ненормально. Это плохо.

— Почему?

— Навязчиво.

— И это дает тебе право…

— Да, — сказал бомж.

— Тогда едем к Тихоновым.

— Они далеко?

— Семь часов поездом.

— Это хорошо.

— Почему? — опять спросил Зайцев.

— Хорошее расстояние, — произнес бомж странные слова. Но, видимо, он придавал им какое-то значение, поскольку не стал ни уточнять, ни разъяснять суть.

— Для кого это расстояние хорошее? — чуть раздраженно спросил Зайцев.

— Для тебя, капитан.

— А если бы к ним нужно было ехать полчаса?

— Это было бы хуже. Ему нужен повод отлучиться надолго. А такой повод найти непросто.

— Ну ладно, — прервал Зайцев разговор, в котором не мог ничего понять. — Едем?

— Я давно никуда не ездил.

— Значит, едем. — И он первым шагнул в прихожую. Бомжара покорно поднялся, еще раз окинул комнату долгим и опять же каким-то сонным взглядом и, заворачивая носки ботинок внутрь, пошел следом за Зайцевым.

Машиной оказалось добираться быстрее и короче, поэтому уже через пять часов капитан Зайцев и бомж Ваня звонили в дверь квартиры Тихоновых.

Семья ужинала.

Родители расположились на кухне, дети использовали в качестве столового стола швейную машинку — в перевернутом состоянии она превращалась в небольшой столик.

— Здесь живут Тихоновы? — еще на площадке громко и внятно спросил Зайцев, когда на его звонок дверь открыла женщина.

— Если это можно назвать жизнью, — усмехнулась она.

— Позвольте войти?

— А вы по какому, простите, вопросу?

— По криминальному. У вас есть родственники по фамилии Акимовы? — все с той же четкостью спросил Зайцев.

— Акимовы? Понятия не имею. Женя! У нас есть родственники Акимовы? — прокричала женщина куда-то внутрь квартиры.

В дверях появился полноватый мужчина в майке с обтянутыми плечиками. Он не торопясь нащупал ногами шлепанцы, потоптавшись, надел их, поправил плащ на вешалке, сдвинул в сторону детскую обувь и наконец поднял глаза на людей, стоявших на площадке.

— Что случилось? — спросил он.

— Товарищи говорят, что у нас есть родственники Акимовы…

— Я не говорил, что у вас есть такие родственники, — перебил Зайцев. — Я спросил, есть ли среди вашей родни Акимовы?