Как много в этом звуке

— Так не бывает, — обронил бомж. — Найдутся.

— Я искал.

— В паспортном столе? В адресных книгах? Через милицию?

— Да, — растерянно проговорил Зайцев. — А где же еще?

— Ты их почту посмотри, поздравительные открытки… С Новым годом, с Восьмым марта, с Днем Красной армии… Там наследников искать надо.

— А знаешь, мысль неплохая, — с надеждой проговорил Зайцев.

— А плохих мыслей и не бывает. Бывает мысль, а бывает ее отсутствие.

Зайцев помолчал, окинул взглядом помещение, неплохое, в общем, помещение, и сухое, и тихое. Сумрачное, правда, но, видимо, к этому можно привыкнуть.

— Ваня, у тебя как со временем сейчас?

Бомжара замер на какое-то время, потом как-то резковато приподнялся, сел, сбросив ноги на пол, и уставился на Зайцева с неподдельным изумлением.

— Как у меня со временем? — переспросил он. — Ну знаешь, капитан, более глупого вопроса я в своей жизни, и в той, что раньше была, и в этой… не слышал. Тебя что, вот так прижало, что ты уже можешь такие вопросы задавать?!

— Мы недавно неплохо сработали с тобой, — примирительно сказал Зайцев. — Я подумал, может быть, стоит повторить, а?

— Повторить? — опять переспросил бомжара. — Наливай.

— За этим дело не станет. — Зайцев опять помолчал, не зная, как произнести решающие слова. — Может быть, проедем сейчас на ту квартиру?

— На какую?

— Ну… Где убили старика со старухой.

— Они до сих пор там лежат?

— Да нет… Трупы вывезли. Но все остальное в неприкосновенности.

— Послушай, капитан… — Теперь уже в некотором затруднении замолчал бомж. — Ты ведь не видел меня при ярком солнечном свете… Мы не пара с тобой, ох не пара. Ты вон какой нарядный — при белой рубашке, при глаженых штанишках… Это уже новая форма, полицейская?

— Прежняя, новую еще шьют.

— А от меня запах, — с некоторой капризностью в голосе сказал бомж.

— Знаешь, Ваня, после того запаха, которого я нанюхался в той квартире, твой запах — это «Шанель» номер пять.

— Ты когда-нибудь нюхал «Шанель» номер пять? — спросил бомж.

— Нет, — признался Зайцев.

— А я женщинам дарил. — Бомж застыл, уставившись в зарешеченное окно, будто видел там картины прошлой своей жизни, когда он дарил красавицам французские духи, они весело смеялись, целовали его, прижимались к нему, полные восторга и любви. — Не часто, нет. «Шанель» часто дарить — это дурной тон, да и денег никаких не хватит… Но было, капитан, было.

Всмотревшись в лицо бомжа, Зайцев увидел вдруг, как две одинокие слезинки выкатились из его глаз, скользнули вниз по щекам и затерялись в седоватой немытой щетине.

— Слезливым стал, — проворчал, смутившись, бомж и поднялся со своей кушетки. — Пошли. Чего не бывает, может, слово какое дельное скажу. Ты же за этим меня зовешь?

— Пошли, Ваня. — Зайцев первым направился к выходу.

— Когда долго смотришь на звезды, лучше понимаешь людей, — проговорил за зайцевской спиной бомжара.

— Почему? — обернулся Зайцев.

— Они уже не кажутся тебе венцом природы. И слова их ты воспринимаешь только так, как они звучат. И никак иначе. Тебе нет надобности наделять людей своими собственными достоинствами и недостатками. Поскольку после общения со звездами не остается собственных достоинств и недостатков. Ты уже как бы и не совсем человек. Хотя и сохраняешь способность к деторождению, можешь подарить «Шанель»… Еще там кое-что осталось… Но немного, нет. Только самое главное, только самое главное, — повторил бомж, когда он с Зайцевым уже оказался на ярком солнечном свете. — Посидим, — попросил бомж и присел на разогретый солнцем бордюр. — А то после подвала я ничего не вижу.

— Посидим, — согласился Зайцев и присел рядом. Хотя раньше, совсем недавно он бы не согласился на подобное — стоял бы, маялся, но не присел бы рядом с бомжарой.

— Дверь не взломана? — как бы между прочим, как бы скучая, спросил бомж.

— В порядке дверь.

— А как узнали?

— Соседи позвонили. Дверь оказалась незапертой.

— Что-то ценное взяли?

— Не думаю, что у них могло быть что-то ценное… Сказал же — занюханная квартирка.

— А стреляли сзади?

— Старухе в спину, в сердце попал, старику в затылок.

— Ишь ты, — усмехнулся бомжара. — Совестливый какой. Ну пошли, капитан, я уже кое-что различаю в этом солнечном пространстве… Дома вижу, деревья, людей вот пока не вижу…

— А их и нету, — заметил Зайцев. — Мы одни с тобой сидим тут, калякаем.

— Тогда ладно… А то я уж испугался — неужели, думаю, людей перестал видеть.

— Не позволят, — сказал Зайцев, сев за руль.

— Кто?

— Люди.

— Тоже верно, — согласился бомж и поднялся. — Поехали, капитан, поехали.

Бомжара, поколебавшись, сел на заднее сиденье «газика», постеснялся сесть рядом с капитаном. Позволил тому сделать вид, что он не просто едет с бомжом, нет, он как бы его доставляет в отделение, и потому самолюбие капитанское останется в целости и сохранности.

— Садись впереди, — сказал Зайцев, обернувшись.

— Ладно, капитан, ладно. — Бомжара привычно вжался в угол и как бы даже сделался невидимым в машине, во всяком случае, с улицы никто не смог бы его увидеть.

Квартира представляла собой точно такую же картину, какую оставил Зайцев несколько дней назад, закрывая и опечатывая дверь. Форточку он оставил распахнутой, и запах убийства постепенно выветрился. И трупов, конечно, уже не было, вывезли. Вместо них на полу остались лишь контуры тел, сделанные мелом. Контуры были грубы, условны, но общее положение тел все-таки передавали.

Заперев за собой дверь, Зайцев прошел в комнату, сел в угол у окна и закурил.

— Я уже здесь бывал не один раз, — сказал Зайцев. — Вряд ли увижу что-нибудь новенькое… А ты, Ваня, походи, посмотри… Чего не бывает, вдруг озарение посетит, вдруг просветление наступит.

— Наступит, посетит, — проворчал бомж и, вернувшись в коридор, внимательно осмотрел замок. Потом уже в комнате некоторое время стоял неподвижно, рассматривая меловые контуры тел. Потом, зайдя с другой стороны круглого стола, постоял у скатерти, залитой не то подливой, не то томатной пастой, шевельнул ногой бутылку, в которой еще оставалась водка, сдвинул ботинком тарелку, исподлобья посмотрел на Зайцева. — Ни одного наследника?

— Ни единого.

— Послушай, капитан… Ты поищи здесь открытки поздравительные, телеграммы праздничные, письма… Поищи. Где-то в этих ящиках они должны быть, — бомж кивнул в сторону стенки. — А я выйду на площадку покурю.

— Кури здесь… Хозяева не возражают.

— Возражают. — Бомж исподлобья глянул на капитана. — Я чую. Угости сигареткой.

Взяв у Зайцева сигаретку, бомж заглянул на кухню, потоптался там, нашел спички и вышел на площадку. Он спустился на один пролет лестницы, сел на корточки в угол, усвоив где-то эту зэковскую привычку, и замер там с видом равнодушным и даже, кажется, сонным.

С каким-то металлическим грохотом лифт остановился на той же площадке, на которой расположился бомж. Из лифта вышел плотный мужичок с хозяйственной сумкой. Впрочем, не только сумка была у него хозяйственной, у него и взгляд, и поведение тоже были какими-то хозяйскими. Увидев бомжа, мужичок остановился, некоторое время молча его разглядывал, осуждающе разглядывал: дескать, мало того, что по двору шастают, уже в дом начали проникать.

— Ну и что? — спросил мужичок напористо. — Как дальше жить будем?

— Даже не представляю, — честно ответил бомж.

— Переживаешь, значит?

— Переживаю.

— Грустишь? — уже с явным раздражением продолжал настырничать мужик.

— Грущу, — кивнул бомж. — Обоих вот убили… обоих.

— Это что же, близкие твои?

— Близкие.

— А я что-то тебя у них не встречал?

— Почти не виделись, — вздохнул бомж непритворно.

И надо же, с мужичком вдруг произошла резкая перемена — он отставил свою сумку в сторону и присел на ступеньку напротив бомжа, достал сигареты, закурил, предложил бомжу. Тот не отказался, поскольку от зайцевской сигареты остался лишь коротенький бычок.