Голубой бриллиант (Сборник)

глаза его потеплели.

- Может лучше вина? - очень мягко спросил он.

- Я не пью красное вино, лучше коньяк, - настояла я. Он

налил мне в серебряную рюмочку коньяк, бокал наполнил

пепси и с любопытством ожидал, что будет дальше. - А себе

почему не налили? - спросила я, пряча лукавую улыбку. Он, не

говоря ни слова, налил себе коньяк и осторожно стукнув своей

рюмкой о мою, молча выпил до дна, потом сделав глоток

пепси, встал из-за стола и отошел к окну, выходящему на тихую

улицу.Я смотрела на его широкую монолитную спину и

казалось, чувствовала ее напряжение. Мне захотелось

прикоснуться к ней и снять, разрядить это напряжение. Я

тихонько подошла к нему и осторожно, чтоб не спугнуть,

положила ему руки на плечи. Он не вздрогнул, он стоял

гранитным монументом, не шелохнувшись. Бесчувственный

камень. Вдруг он круто повернулся, и лица наши оказались

рядом. Он сильно, но ласково обнял меня и прижал к своей

груди, и мне не было ни больно, ни страшно, потому что в его

действиях я чувствовала силу и нежность, которой прежде не

испытывала. Я, как обессиленная, и не пыталась противиться,

отдав себя в его власть. Я была, как во сне, и все

последующее произошло, как сон. Я опомнилась лишь лежа на

479

широкой кровати совершенно обнаженная. Я только

чувствовала его горячие губы и мягкие, нежные руки,

касающиеся моего тела. Трудно передать словами мое

ощущение и состояние. Но это было нечто новое, доселе мне

незнакомое. До Лукича я знала только двух, о которых уже

говорила. Там был просто акт, животное совокупление, дань

похоти. Здесь же все совершенно другое. Одно его

прикосновение, нежное, как дуновение теплого ветра,

разливало по всему телу сладостный бальзам и погружало в

приятный, пронизывающий все тело зной. Его руки,

обнимавшие меня, были удивительно мягкими, ласковыми,

нежными, и кожа его тела была шелковистая, что я невольно

сравнила ее с грубой, потной, отталкивающей кожей его

предшественника. Он тихо шептал:

- Помнишь, ты пела: я поцелуями покрою уста и очи, и

чело? Я покрою гораздо больше.

И он целовал мои плечи, шею, уши, глаза, нос, груди,

называя их лебедями, и уже не оставалось сантиметра моего

тела, где бы не касались его горячие губы. Откровенно говоря,

я не ожидала от него такой страсти и силы. Он был неутомим.

Да, он был тот, о котором я мечтала, он превзошел все мои

грезы. О своих чувствах я не говорила вслух, я только

радовалась и удивлялась неожиданному открытию. Я слушала

его нежные слова любви.

Мы встали размягченные, выжатые, но довольные,

счастливые, пили кофе и коньяк и снова шли в спальню, и все

продолжалось. Не помню, то ли за столом, то ли в спальне он

сказал:

- Я говорил тебе о своем прошлом, ты знаешь об

Альбине. Я не спрашиваю о твоем и не хочу знать. Мы начнем

с нуля создавать свое, наше будущее. Ты согласна?

Я шептала "да" и прижималась головой к его широкой,

горячей груди, а он погружал свое лицо в мои волосы и просил:

- Пожалуйста, родная, называй меня на "ты", а то мне

как-то неудобно.

- Не сейчас, не торопи, потом это придет само собой,

попозже. - Он часто повторял слова "любимая", "родная",

"небесная", которые были для меня непривычными. Все это

вызывало во мне удивление, любопытство, привязанность и

досаду на свое сдержанное привыкание, неловкость от того,

что даже возможна подобная связь и такие отношения. У меня

рождалось чувство благодарности ему за понимание, за

открытую, распахнутую душу, за то, что я могу делиться с ним

480

своим сокровенным и что он может так же тонко чувствовать,

как и я. Меня прельщало его благородство, возвышенность его

души. Он говорил:

- Любовь не стареет. Она не знает возраста. Стареет

плоть, а любящая душа всегда молода. Любовь - это поэзия,

это свет. У любви нет предела. Красота тела недолговечна.

Красота души - бессмертна. Главное в человеке - величие

души. Если этого нет - он ничтожество. - И я верила в величие

и красоту его души. Я верила каждому его слову, сказанному

искренне, с убеждением. Но я сказала:

- Вы говорите, что любовь это огонь, пламя. Но пламя

когда никогда все же гаснет. Так и любовь? Говорят, вечная

любовь - несбыточная мечта? Как вы считаете?

- Это зависит от человека. У кого-то несбыточная. У

меня сбыточная. Даже если ты захочешь, - не дай бог, -

оставить меня и больше не встречаться со мной, я все равно

буду тебя любить. И любовь свою унесу в могилу. Потому что

ты послана мне - пусть с огромным опозданием - из

Вселенной.

- Потому, наверно, и опоздала, что издалека шла, -

радостно сказала я. Незаметно подкрался вечер.

- Мне пора собираться в Тверь, - с сожалением сказала

я, глядя на него умоляюще.

- Как?! - воскликнул он. - А ты не можешь остаться?

Этого я и ожидала.

- Могу, - тихо согласилась я. - Только позвоню родителям.

Предупрежу.

Потом я, как и обещала, позвонила Лиде, когда Лукич

удалился в ванну.

- Лидочка, дорогая, все как во сне. Сверх всех ожиданий.

У меня слов нет, одни восклицания. При встрече расскажу. Я

остаюсь у него на ночь.

Лукич вышел из ванной в одних плавках. Я прильнула к

нему и поцеловала. Спросила:

- Я слышала в ванной вы с кем-то разговаривали?

- Это я стихи читал. О любви. Они меня заполнили до

краев и требовали выпустить на люди, - возбужденно ответил

он, а я сказала:

- Но в ванной людей не было. Кому вы читали?

- Естественно, тебе.

- Но я не слышала. Вам придется повторить.

- С удовольствием.

Я раб твой, - я тебя люблю.

481

Лишь только я тебя увидел -

И тайно вдруг возненавидел

Бессмертие и власть мою...

Что без тебя мне эта вечность?

Моих владений бесконечность?

Пустые звучные слова,

Обширный храм без божества...

Всечасно дивную игрою

Твой слух лелеять буду я...

Я опущусь на дно морское,

Я поднимусь за облака,

Я дам тебе все, все земное -

Люби меня.

Прочитав лермонтовские строки, Лукич сказал:

- Проживи он хотя бы до пушкинского возраста, он мог

бы много сказать потомству. Он убит, не достиг творческого

расцвета, убит если по-теперешнему - в юношеском возрасте.

- Так пылко о любви могут писать только юноши, -

заметила я.

- Ну почему же? А вот далеко не юный гений и не

профессиональный поэт Микеланджело, сгорая от любви, тоже

обращался к поэзии. Он писал:

Любовь мне не дала успокоенья.

Амур несет то радость, то страданье,

Смущая душу тщетными мечтами.

Но образ дивной жрицы

Мне греет сердце, будоражит кровь,

Я верю: смерть не победит любовь!

Дивная жрица - это ты, несравненная Чайка. Я

обращаюсь к тебе словами великого ваятеля:

Раз сердце неделимо пополам,

Я целиком тебе его отдам".

Ну как? Возьмешь целиком?

Он весь искрился и цвел. Меня удивляла его юная душа.

Никакого возрастного барьера, которого я опасалась, между

нами не было и в помине. Я спросила:

- А вы сами никогда не сочиняли стихи?

- Только раз в жизни. Один единственный раз. И то

экспромт, перед твоим приходом ко мне. Когда ждал тебя.

- А почему же молчите, не обнародуете?

- Они примитивны, не достойны твоего величия.

- Давайте послушаем, - попросила я. И он прочитал: