Голубой бриллиант (Сборник)

плавания я ее удалил.

- Зачем?

- По принципу: "С глаз долой, из сердца вон".

- Покажите мне?

- Зачем?

- Любопытно.

Я хотела видеть ту счастливицу, которой он подарил

десять лет. Он удалился в кабинет и принес фотографию,

вставленную в очень изящную под золото рамочку. С

фотографии смотрела миловидная, с тонкими чертами лица и

гладкими короткими волосами, слегка тронутыми сединой,

женщина. Взгляд у нее строгий и, как мне казалось, холодный.

Я решила, что он снял со стены эту фотографию перед моим

приходом и спросила:

- Не хотите водрузить на место? Гвоздь не должен

пустовать. - Он лукаво ухмыльнулся и проговорил, извлекая

фотографию из рамочки:

- Свято место пусто не бывает. А вдруг найдется замена?

Я не теряю надежды.

Пустую рамочку он повесил на стену, на то же место, где

она и раньше висела, и обратился ко мне:

- А фотографию отнесем туда, где ей и положено быть. -

Он осторожно дотронулся до моего локтя и предложил: -

Пойдемте, покажу вам свой кабинет.

Это была комната раза в два поменьше гостиной, с

книжным шкафом, письменным столом, заваленным книгами,

газетами и какими-то бумагами. Я обратила внимание на

стоящий в углу бюст Лукича. Он был без галстука, с

расстегнутым воротом рубахи и с иронической ухмылкой на

губах. И совсем еще молодой, такой, каким я видела его в

студенческие годы.

- Это меня скульптор Борис Едунов изваял. Мы тогда

были молодые, озорные, - сказал Лукич, и кивнул головой на

письменный стол: - Сочиняю воспоминания. Нечто вроде

мемуаров. Сорок пять лет отдал театру. Есть что вспомнить.

Вот только будет ли это интересно нынешнему поколению,

476

которое довольствуется телевизором, а книги если и берет в

руки, так про убийства или секс.

- А в ваших мемуарах, как я понимаю, ничего подобного

он не найдет, - сказала я с намеком на секс. Он, очевидно,

понял мой намек, загадочная улыбка сверкнула в его глазах, но

смолчал.

Когда мы сели за стол, я рассмотрела бутылки: их было

аж четыре - шампанское, коньяк, какое-то вино и пепси. Я

вспомнила напутствие Лиды и подумала с дерзостью: решил

напоить. Ну что ж, будем дерзить, - и я сказала:

- А между прочим, сегодня мой день рождения. - Он

сделал удивленные глаза и спросил весело и недоверчиво:

- Серьезно? Или вы шутите?

- Вполне серьезно. Могу паспорт показать, - подтвердила

я, хотя при мне не было паспорта.

- Ну что вы, Ларочка, я вам верю. Это же здорово, это

бесподобно.

Лицо его сияло неподдельной радостью. Я, конечно,

обратила внимание на "Ларочка". Так он назвал меня впервые.

На теплоходе я была Лариса Павловна и только в последний

день просто Лариса. И вот Ларочка. Мне, конечно, было

приятно, и в то же время напутственное предостережение

Лиды пробуждало во мне защитную реакцию. Я была готова к

решительной обороне.

- С чего начнем? - торжественно, с сияющим лицом

спросил он и, взяв бутылку шампанского, сам себе ответил: -

Ну, конечно, по случаю большого праздника, вашего торжества,

- а для меня, Ларочка, Поверьте, это не просто слова

любезности, это от чистого сердца - радость... - И не договорив

фразы он выстрелил в угол потолка и наполнил хрустальные

бокалы. Мы чокнулись. Значит, я Ларочка на постоянно, уже не

будет здесь просто Ларисы, тем паче Ларисы Павловны. Мы

пили, закусывали и снова пили пенистое, бодряще

полусладкое. Мы говорили о чем-то несущественном, не сводя

взглядов друг с друга, но глаза наши говорили совсем о другом,

о чрезвычайно важном, сокровенном. Он был учтив и любезен,

но по дрожи его рук, по трепету губ, которые он покусывал, по

распаленному лицу и мятежным глазам я понимала, что

чувства его достаточно накалились и доходят до критической

черты. Он раздевал меня глазами и торопился опорожнить

бутылку шампанского, провозглашая тост за тостом. Он

награждал меня такими качествами, о которых я не только

никогда не слышала, но и не подозревала их в себе самой.

477

Очаровательная, прелестная - это только первая ступень.

Дальше следовали такие жемчужины, как ангел небесный,

посланная из Вселенной, несказанная, нежная. Откуда он знал

о моей нежности?

И удивительно: все эти высокие словеса вызывали во

мне отрицательные эмоции, какую-то неосознанную,

стихийную агрессивность. И я неожиданно для себя перешла

от обороны к наступлению.

- Ах, оставьте ваши пламенные речи, Егор Лукич. Вы,

очевидно, забыли, что мне сегодня исполнился тридцать один,

а не двадцать, и все, что вы говорите, я проходила. Я уже не

девочка, и жизнь меня довольно ломала и корежила. Вы

думаете, я не знаю, чего вы хотите? Чего добиваетесь?

Увидели смазливую бабенку и распустили хвост. Ничего нового

вы не сказали, избитые штампы.

Я понимала, что перебарщиваю, хватила через край, но

уже завелась на все обороты, и не могу остановиться. Я

читала ему лекцию о морали и нравственности, изливала на

него всю накопившуюся у меня горечь, обиду, досаду и тоску

одинокой женщины, мечтающей о счастье, большой любви. "Я

все это уже проходила" было сказано мной для красного

словца. На самом деле ничего подобного я не проходила, и все

тут было для меня ново, необыкновенно и удивительно. Я

даже верила в искренность его слов, смотрела на его

поникшую голову и сжавшуюся фигуру, и уже стыдилась за

свою резкость, которую считала несправедливой. Мне было

жаль его. Он не перебивал меня, он молчал, как нашкодивший

мальчишка, которого строгая мать учит уму-разуму. Он был

огорчен и подавлен. Он не ожидал такой агрессивной атаки от

ангела-Ларочки. К чести его - он не позволял в отношении

меня ни словом, ни жестом никакой пошлости, он вел себя

достойно, даже старался сдерживать свои эмоции, но ему это

не всегда удавалось: он был слишком возбужден.

Я выпустила пар своей нотацией, и сердце мое

смягчилось, я уже смотрела на него трезвыми, как на

теплоходе, глазами. Он не был похож на тех мужчин, которых я

знала раньше. Он совсем другой - в этом я не сомневалась - и

не заслуживает такого нападения. Когда я закончила свой

язвительный монолог, который он выслушал молча, даже не

шевелясь, словно каменный, Лукич вышел из оцепенения,

вскинул голову и посмотрел мне в лицо. Взгляд у него был

растерянный, униженный, покорный, - ни протеста, ни

478

порицания. Я невольно снисходительно улыбнулась. А он не

замечая моего снисхождения, дрогнувшим голосом произнес:

- В принципе ваши обвинения справедливы. Я вас

хорошо понимаю. Но в данном конкретном случае вы не

правы. Вы просто меня не знаете. Как и я вас. В этом вся

проблема. К сожалению. А мне очень хотелось вас понять.

Потому что... вы можете, как вам угодно истолковывать мои

слова... вы женщина особая. В вас есть тайна, о ней говорят

ваши необыкновенные глаза, и эту тайну пытаются и будут

пытаться разгадать только редкие мужчины, вроде меня.

Он отвел свой задумчиво-опечаленный взгляд в сторону

и, сцепив напряженно пальцы, уже не смотрел на меня,

смущенно избегал встречи наших глаз. Я ощутила свою

власть, я чувствовала себя победителем, мне хотелось

озорничать. И озорством как-то разрядить напряжение, но я не

находила нужных слов. Мне было просто весело и свободно. И

в то же время я боялась, что он сейчас встанет и скажет:

"Пойдемте. Я вас провожу". Мне не хотелось уходить, и я

сказала:

- Налейте мне коньяка. - Он удивленно вскинул взгляд и