Куда боятся ступить ангелы

Вскоре все это кончилось. Ни в Состоне, ни внутри самого Фили­па ровно ничего не произошло. Он шокировал с полдюжины состонцев, вступал в перебранки с сестрой и спорил с матерью. И пришел к выводу, что сделать ничего нельзя, - он не знал, что любовь к ис­тине и просто человеческая любовь иногда одерживают победу там, где любовь к красоте терпит неудачу.

Несколько разочарованный, немного утомленный, но сохранив­ший свои эстетические идеалы, он продолжал жить безбурной жиз­нью, все более полагаясь на свой второй дар - чувство юмора. Если он и не мог преобразовать мир, то мог хотя бы осмеивать его, дости­гая таким путем интеллектуального превосходства. Он где-то вычи­тал, что смех - признак душевного здоровья, и уверовал в это. И он самодовольно смеялся, пока замужество Лилии не разбило в пух и прах его самодовольство. Италия, страна красоты, погибла для него навсегда. Она не в силах была сделать лучше людей, которые там жили, или их взгляды. Более того, на ее почве произрастали жад­ность, жестокость, глупость и, что еще хуже, вульгарность. На ее почве, под ее влиянием, глупая женщина вышла замуж за плебея. Филип возненавидел Джино за то, что тот погубил его жизненный идеал, и теперь свершившаяся убогая трагедия причинила ему муки - но муки не сочувствия, а окончательной утраты иллюзий.

Разочарование его было на руку миссис Герритон; она радова­лась, что в это нелегкое для нее время семья сплотилась.

-     Как вы думаете, должны мы надеть траур? - Она всегда спра­шивала у детей совета, если находила это нужным.

Генриетта полагала, что должны. Она безобразно третировала Лилию, пока та была жива, но считала, что мертвые заслуживают внимания и сочувствия.

-     В конце концов, она страдала. После того письма я несколько ночей не спала. Вся эта история напоминает одну из отвратительных современных пьес, где нет правых. Если надеть траур, значит, надо сказать Ирме.

-    Естественно, надо сказать Ирме! - вставил Филип.

-    Естественно, - подтвердила мать. - Но все же незачем говорить ей о замужестве Лилии.

-     Не согласен с тобой. И потом, она не могла чего-то не заподо­зрить.

-     Надо полагать. Но она никогда не любила мать, и, кроме того, девятилетние девочки не умеют рассуждать логически. Она вообра­жает, что мать уехала в длительную поездку. Важно, очень важно, чтобы девочка не испытала потрясения. Жизнь ребенка зависит от того идеального представления о родителях, какое у него сложилось! Разрушьте этот идеал, и все пойдет прахом: нравственность, поведе­ние - буквально все. Абсолютная вера во взрослых - вот на чем стро­ится воспитание. Потому-то я и старалась никогда не говорить пло­хо о бедной Лилии при Ирме.

-    Ты забываешь о младенце. Уотерс и Адамсон пишут, что там ро­дился младенец.

-    Надо сообщить миссис Теобалд, но она не в счет. Она дряхлеет с каждым днем. Даже не видится теперь с мистером Кингкрофтом. Я слыхала, что он, слава Богу, утешился другой.

-    Ведь когда-нибудь девочка должна узнать, - не сдавался Филип, раздосадованный сам не зная чем.

-    Чем позднее, тем лучше. Она же все время развивается.

-    А вы не боитесь, что все это может плохо сказаться?

-    На Ирме? Почему?

-    Скорее на нас. На нашей нравственности и нашем поведении.

-    Не уверен, что постоянное утаивание правды повлияет на эти каче­ства благотворно.

-    Совершенно незачем все так выворачивать, - недовольно заме­тила Генриетта.

-    Ты права, незачем, - решила мать. - Будем придерживаться главного. Ребенок тут ни при чем. Миссис Теобалд не станет ничего предпринимать, а нас это не касается.

-    Но это, несомненно, повлечет разницу в деньгах, - заметил сын.

-    Нет, дорогой, почти никакой. Покойный Чарлз предусмотрел в завещании любые случайности. Деньги перейдут к тебе и Генриетте как опекунам Ирмы.

-    Превосходно. А итальянец что получит?

-    Все деньги жены. Но тебе же известно, какую сумму это состав­ляет.

-    Отлично. Значит, наша тактика - не говорить о младенце нико­му, даже мисс Эббот.

-    Вне всякого сомнения, такой путь будет самым правильным, - подтвердила миссис Герритон, заменив слово «тактика» на «путь» ради Генриетты. - И почему, собственно, мы обязаны говорить Каро­лине?

-    Она как-никак замешана в это дело.

-    Наивное существо. Чем меньше она об этом знает, тем лучше для нее. Мне ее очень жаль. Вот уж кто страдал и покаялся. Она бук­вально разрыдалась, когда я ей пересказала самую малость из того ужасного письма. Никогда не видела такого искреннего раскаяния. Простим ей и забудем. Не стоит ворошить прошлое. Не будем ее бес­покоить.

Филип не усмотрел логики в рассуждениях матери, но почел за лучшее не поправлять ее.

-    Отныне грядет Новая Жизнь. Помнишь, мама, так мы сказали, когда проводили Лилию?

-    Да, милый. Но сейчас действительно наступает новая жизнь, потому что мы все единодушны. Тогда ты еще был ослеплен Итали­ей. Ее картины и церкви, безусловно, красивы, но судить о стране мы все-таки можем только по людям.

-     К сожалению, это верно, - печально ответил он. И поскольку тактика была определена, пошел побродить в одиночестве.

К тому времени, когда он вернулся, произошли два важных собы­тия: о смерти Лилии сообщили Ирме, а также мисс Эббот, которая как раз зашла с подпиской в пользу бедных.

Ирма поплакала, задала несколько вполне разумных вопросов и много вполне бестолковых и удовлетворилась уклончивыми ответа­ми. На счастье, в школе ожидалась раздача наград, и это событие вку­пе с предвкушением нового траурного платья отвлекло ее от того фак­та, что Лилия, которой и так давно нет, теперь и вовсе не вернется.

-   Что касается Каролины, - рассказывала миссис Герритон, - то я просто испугалась. Она была совершенно убита и ушла вся в слезах. Я утешала ее как могла, поцеловала ее. Теперь трещина между нами окончательно срослась.

-    Она не задавала никаких вопросов? Я имею в виду, о причине смерти?

-    Задавала. Но она изумительно деликатна. Заметив, что я о чем-то умалчиваю, она перестала расспрашивать. Видишь ли, Филип, могу сказать тебе то, чего не могла при Генриетте: у Генриетты сов­сем нет гибкости. Ведь мы не хотим, чтобы в Состоне прослышали о ребенке. Всякий покой и уют будут утрачены, если нам начнут до­кучать расспросами.

Мать умела с ним обращаться - он горячо с ней согласился.

Несколько дней спустя, едучи в Лондон, он случайно попал в один вагон с мисс Эббот и все время испытывал приятное чувство оттого, что осведомлен лучше ее. В последний раз они вместе совер­шали путешествие из Монтериано через Европу. От путешествия у него осталось самое отвратительное воспоминание, и теперь, по ас­социации, Филип ожидал повторения того же.

Он был поражен. Мисс Эббот за то время, что они ехали от Состона до Черинг-Кросса, обнаружила качества, которых он не мог у нее и заподозрить.

Не будучи по-настоящему оригинальной, она проявила похваль­ный ум, и, хотя по временам бывала бестактной и даже невежливой, он почувствовал, что перед ним личность, которую стоило бы разви­вать.

Сперва она раздражала его. Они поговорили, само собой разуме­ется, о Лилии, потом она вдруг прервала поток общих соболезную­щих слов и сказала:

-    Все это не только трагично, но и необъяснимо. И самое необъ­яснимое во всей этой истории - это мое поведение.

Впервые она упомянула о своем недостойном поведении.

-    Не будем вспоминать об этом, - сказал он. - Все кончено. Не стоит ворошить прошлое. Из нашей жизни это ушло.

-   Потому-то я и могу сейчас говорить свободно и рассказать вам все, что давно хотелось. Вы считали меня глупой, сентиментальной, безнравственной сумасбродкой, но вы и не представляете себе, до какой степени я виновата.

-    По правде говоря, я давно об этом не думаю, - мягко возразил Филип.

Он и так знал, что натура она, в сущности, благородная и честная, она могла и не объяснять ничего.