Путь

Возвращаться в пустой дом было тяжелее, чем я предполагал. Чем ближе к дому, тем сильнее становилась моя душевная боль. На перекрестке, в двух кварталах от дома, я остановился на светофоре. Водитель, ехавший сзади, нетерпеливо просигналил, и от звука его клаксона у меня участилось дыхание.

— А ну, возьми себя в руки! — приказал я себе. На кухонном столе лежала отцовская записка: «Улетел восьмичасовым рейсом. Когда сможешь, позвони».

Я бродил по дому, не зная, чем заняться. А заняться было чем. Везде был жуткий беспорядок. В раковине громоздилась невымытая посуда. Грязное белье уже не вмещалось в корзины. Повсюду валялись пакеты из-под фастфуда, бумажная и пластиковая упаковка. Возле входной двери по-прежнему лежали кипы газет и нераспечатанной почты.

Вначале я просто повалился на диван. Но сон не шел, а лежать было невыносимо. Я решил выстирать белье. Среди вещей лежали ночные сорочки Маккейл. Я поднес к лицу одну из них. Ткань все еще хранила ее запах.

Днем почтальон принес заказное письмо.

— Распишитесь в получении, — сказал он.

— Что это?

— Заказное письмо. Нужна ваша подпись. Это подтверждение, что вы его получили. Распишитесь вот здесь.

Я расписался там, куда почтальон ткнул пальцем, и он ушел. Я закрыл дверь, затем надорвал конверт. Банк уведомлял меня, что из-за просроченных платежей я лишаюсь прав на дом, который в следующий четверг выставят на аукцион. Я бросил письмо на пол. Мне было наплевать. Меня уже ничего не волновало. Мир и так рухнул, так стоит ли волноваться, если тебе на голову упадет лишняя пара кирпичей?

Весь день и вечер я ничего не ел. Мысль о еде вызывала рвотный рефлекс. Около восьми часов позвонила Фалина, но я не ответил на звонок. Не мог разговаривать ни с кем, даже с ней. Горе окутало меня, как смог. К ночи мое сердце превратилось в боксерский матч. Внутри меня двое бились за мое будущее.

«В синем углу, в белых трусах, выступает боксер по имени ЖИЗНЬ. Боксера в красном углу — он выступает в черных трусах — зовут СМЕРТЬ».

Их поединок начался раньше, чем я о нем узнал. Вероятно, в тот момент, когда я впервые увидел Маккейл на больничной койке.

«После девяти раундов СМЕРТЬ уверенно лидирует, не давая ЖИЗНИ ни малейшей пощады. От постоянных ударов противника ЖИЗНЬ едва держится на ногах. С трудом верится, что всего несколько недель назад боксер ЖИЗНЬ красовался перед нами, ощущая себя чемпионом. Теперь он практически валится с ног, цепляясь за канаты ринга. СМЕРТЬ предвкушает победу, стремясь нанести завершающие удары. Боксер СМЕРТЬ неутомим и безжалостен, он решительно настроен физически уничтожить противника. Не скрою, даже наблюдать за этим тяжело. Боксер ЖИЗНЬ склоняется под градом ударов. Он слишком утомлен и сломлен, чтобы их отражать.

Толпа чует кровь и неистово ревет. Им безразлично, кто победит. Важно насладиться зрелищем хорошего поединка».

К двум часам ночи битва достигла финальной стадии. Я сидел за кухонным столом, держа в руках пластиковые коробочки с прописанными Маккейл лекарствами — кодеином и оксикодоном. Ей эти лекарства не понадобились, однако каждое из них было способно прекратить мой внутренний поединок. На столе стояла открытая бутылка «Джека Дэниелса» — вполне достойная жидкость для запивания.

По иронии судьбы в первые месяцы моей рекламной карьеры я на уровне общественной работы сделал радиорекламу для городской Ассоциации предотвращения самоубийств. Во мне до сих пор звучали сочиненные тогда слова:

«Самоубийство — постоянное решение временной проблемы».

Броский лозунг, однако пустой. В смерти Маккейл не было ничего временного. Я потерял все: бизнес, автомобили, дом, а главное — свою любовь. Надежду. Меня ничего не держало на этом свете, кроме естественного отвращения к смерти, свойственного людям. Но даже оно слабело. Я чувствовал, как оно уходит, выталкиваемое нестерпимой душевной болью, отчаянием и злостью. Злостью на жизнь. Злостью на Бога.

В основном я злился на самого себя. Я взглянул на таблетки. Чего я жду? Пора заканчивать этот жалкий спектакль. Я высыпал таблетки на ладонь.

Я был уже готов пересечь «точку невозврата», когда что-то произошло. И это что-то было совсем непохоже на прежние мои ощущения. Видимо, пришло от Бога или откуда-то из Его мира.

В детстве мама рассказывала мне о Боге. Она была верующей. Даже когда умирала. В особенности когда умирала. Молилась, но не так, как молятся некоторые, бормоча слова молитв в пустое пространство. Мама молилась так, будто Бог находился рядом, в этой же комнате. Иногда ее молитвы заставляли меня оглядываться по сторонам и мысленно спрашивать себя: «С кем она разговаривает?»

И в тот самый момент, когда доли секунды отделяли меня от непоправимого, кто-то заговорил со мной. Даже не знаю, услышал ли я эти слова, или они прозвучали у меня внутри. Но их воля и властность значительно превосходили мою. Всего шесть слов. Шесть слов, заставивших меня похолодеть:

«Ты не вправе обрывать свою жизнь».

Первой моей реакцией было обернуться и посмотреть, кто произнес эти слова. Поняв, что вокруг никого нет, я швырнул таблетки на пол. Потом я услышал другой голос, более нежный, чем первый. Голос моей любви.

— Живи.

В первый раз я по-настоящему осознал обещание, взятое с меня Маккейл. Она меня знала. Знала, что я не захочу жить без нее.

Я упал на колени и заплакал. Что было потом — не помню. Ничего не помню.

ГЛАВА 21

На следующее утро я проснулся от звука ключа, ворочающегося во входной двери. В доме было темно. Хотя солнце уже поднялось, в это время года его скрывала пелена серой облачности. Хорошо, что дождь прекратился.

Я еще не успел встать, как дверь открылась. В прихожую вошел человек в аккуратном сером деловом костюме, в белой рубашке и малиново-красном галстуке. Вместе с ним вошли две женщины, по возрасту старше, чем он. Они принялись шарить по стенам в поисках выключателя. Тогда-то одна из них и заметила мое присутствие.

— Боже мой! — воскликнула она.

Вторая женщина и мужчина в сером костюме повернулись в мою сторону. Четно говоря, я не удивился их испугу. Их встретил лохматый, небритый субъект. За спиной субъекта, на кухонном столе, стояла бутылка спиртного. На полу валялись какие-то таблетки. Женщины разглядывали меня, и чувствовалось, их страх только нарастает.

— Прошу прощения, — раздраженно произнес мужчина, — но нам сказали, что дом свободен.

— Пока нет, — произнес я.

— Вижу, — буркнул он.

Мужчина достал из кармана пиджака визитную карточку и подал мне.

— Я — Гордон Макбрайд из банка «Пасифик». Вас, вероятно, уже известили, что вы лишены каких-либо прав на этот дом.

Рука с визиткой застыла в воздухе. Я не взял его визитку.

— Смотрю, вы даром время не теряли.

Мистеру Макбрайду было не слишком уютно.

— Думаю, вы знаете известное изречение: «Время — деньги».

— Знаю, но не всегда время — деньги.

— Мы можем прийти в другое время, — предложила одна из женщин.

— Зачем же? — возразил я. — Пожалуйста, осматривайте дом. Просто я собираю вещи, чтобы съехать отсюда, оттого и беспорядок.

Они прошли в гостиную. Я вернулся в кухню, собрал таблетки в коробочки. Пока новые хозяйки дома осматривали остальные комнаты, я принял душ и оделся. Перед тем как троица удалилась, мистер Макбрайд постучался ко мне.

— Когда вы съезжаете?

Я почувствовал себя сквоттером [9] в своем доме. Впрочем, юридически так оно и было.