Что слышно насчет войны?

Неприятности в школе

— А ты знаешь, что Лейбеле лает с еврейским акцентом?

Лейбеле — это пес Изи, так он его зовет. Большой, кудлатый и всюду бегает за хозяином. Когда Изя ходит по дворам и кричит «старьем берем!» — собирает всякие ненужные одежки и разрозненные чашки-тарелки, он привязывает Лейбеле к своей тележке.

Кличку он ему дал в честь Троцкого. [29]Это очень рассердило Альбера.

— Нельзя называть собаку именем уважаемого человека! — сказал он, когда Изя первый раз явился со своим псом.

— Лейбеле — собака не простая, а очень верная, — сказал Изя. — Он предан мне так же, как Троцкий был предан Ленину.

— Молчал бы лучше о политике! Вечно все путаешь. В общем, ты как хочешь, а я твоего пса буду звать просто псом.

— Он не будет откликаться.

— Ну и ладно! Все равно нам с ним не о чем говорить.

И Альбер снова взялся за ножницы.

Больше всего Альбера раздражает, что Изя вечно где-то бродит. «Порядочные люди сидят дома и трудятся не покладая рук, чтобы прокормить свою семью, — говорил он, — а не побираются по дворам». Сам он работает с утра до ночи, а если выходит из ателье, то только за тем, чтобы сдать заказы и принести новые. «Одни работают, а другие шляются. Так уж заведено на свете. Но, сколько ни шляйся, толку не добьешься».

Изя, по мнению Альбера, просто шляется и полагается на случай. А если счастливый случай и впрямь выпадает, то, вместо того чтобы сказать себе: «Сегодня мне везет, надо засучить рукава и не упустить удачу», — он поступает ровно наоборот. Для Изи удача — это когда с утра подвернется какое-нибудь дельце и, значит, потом он целый день свободен. Тогда он быстренько отвозит тележку в сарай на улице Жарден-Сен-Поль, берет удочку и спускается с моста Мари к Сене, чтобы, по его выражению, подразнить пескариков.

Я ему говорю: «Изя, не бросай дела, чуть только они пойдут на лад, лови удачу. Тебе что, так мало надо?»

А он мне: «Погонишься за удачей да, не ровен час, перегонишь, так что она останется позади.

Если хочешь поймать рыбку, надо забросить удочку, чтоб поплавок несло точнехонько по течению. Не тянуть и не дергать».

Когда Элен, его несчастной жене, надоедает есть рыбу, Изя приносит свой улов нам. Но я потихоньку, только он отвернется, выбрасываю эту мелочь в помойное ведро. А Альберу про это и не заикаюсь. К чему лишние разговоры!

Про лай с еврейским акцентом Изя рассказывает моей дочке Бетти. Она сегодня лежит в постели.

Вчера вечером пришла из школы, дрожит, как в ознобе, и сразу забралась в постель, даже ужинать не стала. Я напоила ее горячим молоком с медом, но так и не поняла, что с ней, она только твердила, что больше в эту школу не пойдет.

Утром я пощупала ей лоб — вроде не горячий, но все же решила оставить ее дома. Изе она тоже сказала:

— Я хочу перейти в другую школу.

— В другую школу? — Изя глянул на меня. — Да ведь школу просто так не меняют.

— Не просто так! И потом, вон Рафаэль перешел же в другую школу!

Рафаэль и правда перешел в другую школу. Это было сразу после Освобождения, в самом начале учебного года. Он подрался с мальчишкой, который обозвал его жидом. Рафаэль набросился на него, как сумасшедший, насилу несколько человек вместе с учителем его оттащили. А потом учитель дал ему пощечину, потому что драться в классе запрещено. Тогда Рафаэль и вовсе разбушевался, стал кричать: «Войны больше нет! Хватит!», — сшибать ногами парты и боднул в живот учителя. Потом содрал со стены географическую карту, порвал ее и выбежал вон. Портфель его нам принесла школьная уборщица. А на другой день Рафаэль отказался вставать с постели и сказал, что не пойдет больше в школу. Меня вызвал директор. Требовал, чтобы Рафаэль извинился за то, что ударил учителя и, главное, разорвал карту Франции. Ну, я и перевела его в лицей Карла Великого.

— Тебя кто-то обозвал жидовкой? — спросил знавший все это Изя.

Бетти помотала головой.

— Но случилось что-то серьезное?

Бетти, глядя в пол, кивнула.

— И рассказать, в чем дело, ты никому не хочешь, ни мне, ни маме?

Бетти опять потрясла головой.

— Потому что тебе стыдно?

Бетти подняла глаза, открыла рот, но ничего не сказала. А потом опять потупилась, и мы с Изей увидели, что по щекам ее потекли слезы.

— Послушай, давай договоримся вот как, — предложил тогда Изя. — Ты мне расскажешь, что случилось, а я тебе за это тоже расскажу одну историю. Идет?

— Только ты первый!

Пожалуйста. Мы договорились, и я тебе верю.

Бетти натянула одеяло до самого подбородка и приготовилась слушать.

— Ну хорошо. И ты, Лейбеле, слушай, тебе тоже будет интересно.

Лейбеле дремал на полу, положив голову на передние лапы. Услышав свое имя, он открыл один глаз, потом широко, по-собачьи, разинув пасть, зевнул и тут же уснул снова. Бетти улыбнулась, первый раз за все утро.

— Не хочет, не надо, — сказал Изя. — Итак, я начинаю.

Жил-был на свете один король. Страна, которой он правил, находилась в Центральной Европе. Точнее, в Карпатах, а еще точнее, на Буковине. Нет, не так. Это плохое начало. А нужно хорошее — это очень важно.

Изя подумал и начал заново:

— Так. Я расскажу тебе историю про мальчика по имени Якоб. Ему было семь лет, и он жил со своими родителями в маленьком городишке Австро-Венгерской империи. Якоб чуть не умер еще в младенчестве — он от рождения не мог нормально дышать. Врачи пытались его вылечить, но болезнь оказалась слишком тяжелой. Родители сидели у его кроватки день и ночь. И вот как-то они услышали, что в Вене есть очень искусный хирург, по имени Бронштейн, и что будто бы он спас многих больных, от которых другие врачи, даже самые знаменитые, отказались.

Слава этого хирурга была так велика, что записываться к нему на прием надо было заранее — за несколько недель, а то и месяцев. К счастью для маленького Якоба, доктор Бронштейн очень любил детей, а особенно обожал безнадежные случаи. Мама с папой написали ему письмо и были страшно рады, когда в ответ получили из клиники приглашение приехать на следующей же неделе. Но их удивила приписка в конце, сделанная рукой самого доктора и адресованная отцу Якоба: «Раз вы портной, захватите вместе с сыном мешок пуговиц». И подпись.

Родители ломали голову, что бы это могло значить. Ни до чего не додумавшись, отец сшил специальный мешочек и сложил в него все пуговицы, какие только смог найти: белые и цветные, металлические, деревянные и костяные. Пуговицы для брюк и сорочек, для пиджаков и военных мундиров и даже застежки-кнопки на всякий случай.

Когда маленького Якоба привезли в Вену, ему стало еще хуже — в большом шумном городе он совсем не мог дышать. Доктор Бронштейн посмотрел на него и решил оперировать немедленно.

Операция длилась четыре часа, родители Якоба извелись от беспокойства. Когда же наконец из операционной вышел доктор Бронштейн, весь взмокший, но сияющий, они зарыдали от счастья и бросились в объятия друг друга, потому что поняли — их сын спасен. Доктор Бронштейн объяснил им, что он присоединил к трахее ребенка маленькую трубочку, а к концу ее приделал костяную пуговку (которую выбрал из тех, что привез отец Якоба).

Этим концом трубочка была пришита к глотке, так что четыре дырочки, проделанные для ниток, исправно пропускали воздух в легкие. «Теперь у вашего мальчика все будет хорошо, — сказал хирург. — Жизнь его вне опасности. Но все же увозите его из города как можно скорее». Он посоветовал родителям перебраться в Карпаты, а точнее, на Буковину, где, как он считал, был здоровый для дыхательных путей воздух.

Прошло два года. Для родителей Якоба настало наконец спокойное время. Но самому Якобу приходилось нелегко. Благодаря пуговке, вживленной доктором Бронштейном, он мог нормально дышать, но воздух, просачиваясь через четыре дырочки, превращал пуговку в свисток.

Конечно, Якобу ничто не грозило, а звук, который издавал свисточек, был негромкий и даже вполне мелодичный, но из-за этого Якоб стал не таким, как другие дети.