Кривой четверг

И пока Флора, восторженно отодвинув в который раз читанного и перечитанного «Фауста», восторгалась тем, как Гете удалось создать миф, «что под силу только целому народу», Света мысленно возвращалась к вопросу, заданному ей, утверждаясь в правильности ответа.

«Ты подумай только! — говорила Флора. — Все, чему на земле дарована форма и жизнь, по его представлениям, берёт начало в созидательном и охранительном принципе, которому придано обличье ж е н щ и н ы. А как он описал это пустое пространство, где живут богини! Там нет времени, ибо нет для них светила, что своим восходом или заходом отмечало бы смену дня и ночи. И все, что не дышит более, возвращается к ним в качестве нематериальной природы, они хранят ее, покуда ей не приспеет время вступить в новое бытие. Ты все поняла?» — спросила она после небольшой паузы.

Разумеется, Света кивнула, потому что и в самим могла бы слово в слово пересказать, о чем говорила Флора, а про себя подумала, что миф — это всего лишь сказочка. И тут кудахтать? Флора никак не может привыкнуть к мысли, что Света уже не глупенькая девочка, а взрослый человек. Тут она поймала себя на том, что думает об этом по-немецки и радостно улыбнулась.

— Поняла, наконец-то?! — настойчиво переспросила Флора Яковлевна. — А то мне показалось, что ты не уловила, о чём идет речь...

Света кивнула еще раз, чтобы Флора не приставала, и на обратном пути улыбалась: все чаще и чаще ловит она себя, особенно когда разговаривает с Флорой или когда читает, что думает по-немецки... А вопрос о женском начале, об охранительном принципе... Что может сказать об этом Света? Что с о х р а н и л а для нее мать? Что передала ей? Вспомнить не о чем.

Конечно, мать, наверно, хороший, добрый до безалаберности человек. К ней приходят занимать деньги, и она дает сразу, если есть, не то что другие. Когда отцу привозили угля больше, чем надо, она сама стала предлагать соседям: «Берите, берите, нам это много». А когда тетя Фрося укорила ее, отмахнулась: «Не экономная?! Буду я еще с ведрами стоять, продавать. Те времена, слава богу, прошли, когда мы покупали да торговали». Она, как правило, и забывала, кому давала деньги, потом ворчала, что не несут.

Вот если вспомнить, как в прошлом году собиралась Света на день рождения к Вике. Собиралась очень тщательно, все продумала и духами капала на платочек осторожно, чтобы едва уловимый запах был, не то что раньше, и попросила деньги на подарок.

«Да подари ей шкатулку, — предложила мать и тут же вытряхнула ремешок от часов, скомканную резинку, поломанную булавку и толстую, золоченую, как майский жук, пуговицу от пальто. — Возьми. Это еще бабушкина. Видишь, какая красивая. Только пыль вытри».

Света взорвалась: «Да что ты все из дома да из дома! Другие родители детям стараются оставить побольше, а ты знай растаскиваешь! Что тебе, пятерки жалко? Знаешь, ей какие подарки принесут? Над этой шкатулкой все со смеху умрут. Кому бабушкино старьё теперь нужно?»

Подарок она давно купила в отделе сувениров за три рубля , но надеялась, что мать даст больше. И мать, смущенно затолкав назад никому не нужные пуговицу, резинку, ремешок, дала Свете две трешки: «Хватит?»

«Попробую найти что-нибудь подходящее, — сурово ответила Света. — Ещё на цветы дай рубль», — чувствуя, что нахальничает, попросила она уже у калитки.

Но мать, довольная, что может угодить, добавила еще рубль. Хорошо, что отец еще не вернулся с работы, он бы принялся ворчать, что можно и без цветов обойтись: «Ишь, барышни!» Мать уже давно побаивается Светы, заискивает и Свете приятно осознавать свою власть.

Цветы она и в самом деле не стала покупать, знала, что Виктор Георгиевич накануне ездил в Горзеленстрой и привез тигровые лилии. Света таких красивых цветов никогда не видела, только на открытках. Она помогала Вике отрезать концы и ставила цветы в вазы с таким видом, будто ее этим не удивишь, а в груди снова покалывало от боли, когда Света думала, как ей и в этом не повезло. Разве можно сравнить ссоры здесь с тем, что творится у нее дома? Да только за одни тигровые лилии на свой день рождения, при виде которых все девчонки из класса ахнут, она бы поменяла свою судьбу на судьбу Вики, не говоря уж об остальном. Света, вздохнув, обвела взглядом нарядный стол, уставленный тарелками из сервиза, тяжелыми, с витыми ручками вилками и ножами, вышитыми салфетками и огромным тортом с башенкой, на котором написано: «Любимой дочурке».

Вика фыркнула при виде надписи, после того как отец вышел, и сказала: «Вот уж не ожидала от него, думала, он придумает поостроумнее».

Странное возбуждение, чувство неясной тревоги, боли и радости, какого-то кипения внутри, как в бокале с шампанским, — все то, с чем Света сегодня вернулась домой после консультации, поднялось в ней с новой силой при виде Ильи. Света одернула себя: «Ну, подумаешь, ничего не произошло ведь! Чего это ты?!» Но она знала, что произошло много. Произошло то, чего ей так не хватало в последнее время. То, что ей казалось невозможным здесь, в этом городе, что она откладывала для себя «на потом» и сдержанно выслушивала намеки одних девочек и нескромные признания других.

После консультации она шла вместе с Викой. Говорили о сочинении, о том, какая может быть тема, и Вика объясняла, как она будет, если возникнет сомнение, писать предложение на черновике, а Света у себя, в своем, ставить нужный знак. Света рассеянно кивала с чувством некоторого превосходства. Она не выказывала его, зная, как это всегда злит, но наслаждалась им. Наверно, Вика все-таки почувствовала что-то. Помолчав, она совершенно неожиданно предложила зайти вместе с ней в стекольную мастерскую химического факультета — невысокое здание виднелось в глубине двора. Ворота были широко распахнуты. Вика замедлила возле них шаги.

«Я пообещала Славке после консультации забежать… Они, там, кстати, все студенты уже...»

Света знала про Славку, знала, что он студент химфака, что он «вечерник». Но что он, оказывается, работает, пусть и вместе с другими такими же, как и он, студентами, — это она узнала впервые. А если «вечерник», если не сумел поступить на дневной, значит, слабак, до планки уже не дотянул...

И Света вошла в мастерскую вслед за Викой со смешанным чувством превосходства и робости.

В мастерской после улицы было темно, как в кинотеатре, когда фильм уже начался. На какое-то время останавливаешься, словно ослепнув, боясь сделать хоть один шаг вперёд. Вика — она тут все знала — сразу растворилась во тьме, оставив беспомощную и раздраженную этим глупым положением Свету одну.

«Знакомьтесь, это моя подруга Света!» — наконец раздался слева весёлый, довольный, что отомстила, голос Вики.

Света повернулась в ту сторону и разглядела две фигуры. Тот, что стоял рядом с Викой, конечно, Слава. Он кивнул и тут же, естественно, отвернулся. Свету его невнимание еще больше задело.

«Вахид!» — сказал кто-то за ее спиной.

Она обернулась. Это был полный, с круглым, почти мальчишеским лицом парень. «Тоже мне студент!» — с пренебрежением подумала Света, кивая в ответ.

Теперь она разглядела и мастерскую, где на полу валялись скомканные газеты, какие-то пыльные тряпки, на длинном столе, похожем на верстак, стояла всякая химическая посуда. И беспорядок, и полумрак, и внезапное чувство одиночества и заброшенности вызывали у Светы неприятное чувство досады. «И зачем пошла? Сейчас постою еще минутку и скажу, что мне пора», — подумала она.

Но тут подошел еще кто-то из самого дальнего конца мастерской и сказал: «Марат» — таким голосом, будто произнес пароль.

Света повернулась к нему, не называя своего имени — это было бы глупо, — и сдержанно кивнула. Тот, который назвался Маратом, держал в руках длинную трубку. «Почему Марат? — подумала Света. — Какое странное имя...» А он, будто угадал ее мысли, пожал плечами и развел руки в стороны: дескать, это не моя вина. И улыбнулся так весело, добродушно и заразительно, что Света тоже вдруг улыбнулась, радуясь неизвестно чему. Она сразу же отвела глаза в сторону, вроде бы разглядывая мастерскую, но странное, непонятное кипение внутри, как в бокале, куда только что налили шампанское, уже началось.