Голубой бриллиант (Сборник)

еще полыхали огнем уходящего солнца. Мы расселись на

палубе под навесом. К нам присоединились и Малинины.

Репертуар дуэта Богородский - Ююкин - был традиционно

неизменным, хорошо обкатанным на дачах, - русский романс.

Задорно смеялась и озорничала балалайка в руках Игоря,

искрилась и заливалась то светлой, то грустной мелодией.

Стонала и ныла гитара Лукича, то, протяжно вибрируя,

тянулась куда-то ввысь и вдаль, то гулко падала и обрывалась.

И не громко, но задушевно сливались сочный тенор художника

и мягкий, ласкающий баритон артиста в один светлый поток

453

мелодии. Временами в эту струю вливался не сильный, даже

робкий, но приятный голосок Насти. Постепенно к нам

подходили пассажиры, останавливались, слушали. Я

наблюдал за Малиниными. Одухотворенное лицо профессора

сияло радостью, а губы его шевелились в такт мелодии: он

мысленно, без слов подпевал. Лицо же Ларисы мне

показалось печальным с застывшей на нем улыбкой.

Спокойные глаза ее из-под длинных ресниц были нацелены на

Богородского, который уже давно заметил этот пристальный

взгляд, но старался не подавать вида, точно боялся спугнуть

его. И вот неожиданно их взгляды столкнулись и улыбка

смущения обнажила крупные, белые зубы Ларисы, а Лукич

отвел глаза. Кончив играть, он обратился к девушке:

- Присоединяйтесь. Ведь вы поете, я знаю.

- Почему вы знаете? - смутилась Лариса.

- Догадываюсь. Интуиция. Ну, смелее, - очень ласково и

тепло попросил Лукич. - Не стесняйтесь. Туг публика

доброжелательна.

- А вы сможете аккомпанировать? - Вдруг решилась она

и посмотрела на отца. Тот одобрительно кивнул.

- Вы что хотите петь? - спросил Лукич.

- Романс "Не уходи".

- Гм... Как там: "не уходи, побудь со мною". Так?

- Я не знаю такого романса, - быстро вклинился Игорь.

- А тебе и не надо знать, - лукаво улыбаясь, сказал

Лукич. - "Не уходи" - касается не тебя. Ты лучше уходи и не

мешай мне. Я попробую. А вдруг получится. Согласны?

- Да, - тихо подтвердила Лариса и в совестливых глазах

ее сверкнула печаль и беззащитность, в то же время

энергичное лицо ее преисполнено спокойной уверенности. Она

начала негромко, как бы нащупывая мелодию:

Не уходи, побудь со мною,

Здесь так отрадно, так светло.

Я поцелуями покрою

Уста и очи, и чело.

Побудь со мной, побудь со мной.

Постепенно, по мере того, как Лукичу удавалось войти в

мелодию, голос ее крепчал, становился уверенным и

очаровательным.

Не уходи, побудь со мною,

Я так давно тебя люблю.

Тебя я лаской огневою

И обожгу, и утомлю.

454

Побудь со мной, побудь со мной

Зрители восторженно захлопали в ладоши. Приятный

чистый голос ее очаровывал, а спокойные манеры

свидетельствовали внутреннюю культуру и чувственное

сердце. Она скромно, с застенчивой улыбкой поклонилась, а

Богородский степенно поднялся со стула, взял ее руку с

длинными ногтями, раскрашенными под жемчуг, медленно

поднес к своим губам и осторожно опустил. Лицо его пылало.

Он по-отечески взял Ларису под руку и увлек к перилам борта,

что-то говоря ей вполголоса. Ююкин провожал их лукавым

взглядом, а я вспомнил слова Богородского, сказанные Игорю:

"Не уходи" касается не тебя. Ты лучше уходи и не мешай мне.

Я попробую. А вдруг получится".

Профессор посмотрел в их сторону с неожиданным

удивлением и почему-то спросил меня, как я отношусь к

генералу Лебедю.

- К этому провинциальному демагогу? - переспросил я и

ответил: - Точно так же, как и к провокатору Жириновскому,

сионисту Явлинскому. Все они работают на Ельцина, на

оккупационный режим, все они недруги России и русского

народа.

- Но Лебедь как будто русский, - уже с сомнением сказал

Малинин.

- Горбачев тоже, говорят, русский, а что сотворил!

Жириновский помог Ельцину протащить антинародную

Конституцию, Лебедь помог Ельцину переизбраться на второй

срок. - Так на кого ж нам надеяться? Есть ли у патриотов

настоящий лидер? Может Лужков?

- Да нет, что вы? Лужков окружен евреями в три кольца.

Расчетливый популист, толковый организатор-хозяйственник и

такой же буржуй, как и Черномырдин.

- Выходит, нет настоящей личности, - вздохнул Малинин

и, помолчав, добавил: - Вот если б такого, как Лукашенко? Как

вы смотрите?

- Смотрю положительно. И совсем не потому, что он мой

земляк, из Шкловского района. Мы с ним в одной районной

газете работали. Только я до войны, а он после войны. Он

моложе меня чуть ли не в два раза. Есть в России такие

деятели. Возьмите того же Амана Тулеева, Петра Романова,

Михаила Лапшина. - Я назвал ему еще несколько имен. Он

промолчал настороженно. Потом спросил:

- А что ж вы Зюганова... или? - Он осторожно осекся.

455

- Разочаровался в нем. Хотя раньше надеялся. И

голосовал за него. Не знаю, может я не прав. Он слишком

осмотрителен. А слово "сионизм" просто не выговаривает,

боится этого слова. А между тем сионизм - самый главный и

самый страшный враг и губитель России. Страшней и опасней

Гитлера.

Поглощенные разговором на волнующие нас темы мы не

заметили, как стемнело и на теплоходе зажглись фонари.

Пожелав мне покойной ночи, профессор Малинин сказал:

- Пойду искать Ларису, ночь коротка.

Глава вторая

ЛУКИЧ

Поздно вечером в мою каюту постучала Настасья

Ююкина и, приоткрыв дверь, медово прощебетала:

- Можно к вам, Егор Лукич? Вы не спите?

Я не спал, я думал о наших попутчиках Малининых, о

неподдельных, кондовых патриотах из российской глубинки, о

провинциальных интеллигентах, пекущихся о судьбе Отечества

искренней и глубже ожиревших от равнодушия столичных

интеллектуалов. Настя спугнула мои мысли, и я не очень

любезно ответил:

- Входите. Что стряслось? - Вид у нее был

возбужденный.

- Вы один? Я не помешала? - Она подозрительно

обшарила торопливым взглядом каюту.

- А кого бы вы хотели застать в моей берлоге? - Она

слегка стушевалась, подернула плечами:

- Ну, гости могли быть, эти профессор со своей дочкой. -

Вот те на, - и ее интересуют Малинины, с какой стати? И уж

конечно не профессор, а его очаровательная дочь.

- К сожалению, они покинули наш корабль сразу после

ужина: сошли в Нижнем, - ответил я.

- И вы сожалеете, - не спросила, а подтвердила мои

слова Настя.

- Приятные люди, открытые, добрые, думающие, без

мещанских комплексов, присущих москвичам, - сказал я с

явным намеком, который она пропустила мимо ушей.

- А мой не заходил? - поинтересовалась она довольно

вяло, как бы между прочим.

456

- Не удостоил, - ответил я и, вспомнив слова Игоря -

"Настя бдит", прибавил: - Ревность, Настасья, - высшая

стадия эгоизма.

- А я думала, что ревность - признак любви, - возразила

она. - Стародавнее заблуждение собственников, не

понимающих высокого смысла любви.

- А в чем же он состоит этот высокий смысл?

- На этот счет существует множество мнений известных

представителей рода человеческого. К примеру, поэт Гейне

считал, что быть любимым и любить - это величайшее

счастье. А другой немецкий поэт, Гете, утверждал, что любовь -

это венец природы. А Тургенев говорил, что только любовь

вызывает расцвет всего существа, какого не может дать ни что

другое. Он даже утверждал, что любовь сильнее смерти.

Любовь - поэзия и солнце жизни, - считал Белинский.