Голубой бриллиант (Сборник)

лет двадцати пяти с улыбающимся овальным лицом,

обрамленным волной густых, черных, со стальным отливом

волос и мягким, скромным кивком головы поздоровалась с

нами. - Моя дочь Лариса. Историк, преподаватель, -

представил Малинин. - А это, Ларочка, выдающийся народный,

подлинно народный, а не какой-нибудь Гафт, артист Егор Лукич

Богородский.

- Я узнала. - Бледное, еще не тронутое летним загаром,

лицо девушки засветилось смущенной улыбкой, а в зелено-

янтарных глазах засверкали огоньки неподдельной радости. -

Я вас узнала. Недавно по телевидению шел советский фильм

с вашим участием в главной роли.

Голос у девушки высокий, густой и приятный. Взгляд

загадочный, обаятельно-таинственный.

- Я вас помню по театру, - продолжала девушка после

некоторой паузы. - В годы своего студенчества в МГУ смотрела

"Егора Булычева" и "На дне". Вы исполняли главные роли. -

Она смотрела на Богородского со сдержанной улыбкой

обожания открыто, без тени смущения.

Внешне в ней не было ничего броского, все, что

называется, в пределах нормы - тонкие черты строгого лица,

длинные черные брови и длинные спокойные ресницы,

небольшой рот и не очень трепетные губы, застенчивая и в то

же время манящая улыбка. Вот это, последнее, и привлекало

внимание, останавливало взгляд, заставляло присмотреться и

450

увидеть то, что не сразу замечалось - ее глаза. Это были

необыкновенные глаза молодой рыси. В них, как в зеркале,

отражались характер и состояние души. Видно и Богородский

обратил внимание на ее глаза. Он встал, выпрямился,

расправил могучие плечи, выпятил круглую грудь и немного

театрально пророкотал:

- Благодарю вас, очаровательная сеньорита. - Он

поклонился, приложив ладонь к сердцу, и смотрел на нее с

застывшим вопросом.

- Очевидно, Лариса смотрела не столько Егора

Булычева, сколько Егора Богородского, - сорвалось у меня не

очень уместно.

- Лариса, в отличие от тебя, хорошо понимает, что эти

два Егора неразделимы, - раскатисто парировал Лукич и

принял вид человека, исполненного достоинства и простоты.

Не каждый обращал внимание на ее глаза, не каждому они

светились, но те, кто приметил их, уже не могли забыть. В них

таился какой-то сложный сгусток чувств - тайная надежда и

боль утраты, несбыточные желания и мечтательный порыв,

ураган нерастраченных страстей и всепожирающий огонь

вечно желанной любви. Эти глаза ранили тонкие чувственные

и благородные натуры, манили и многообещающе влекли. Их

миндальный разрез хранил нечто загадочное и непостижимое.

- Мы, Ларочка, о театре говорили, - сказал Малинин. -

Егор Лукич много интересного сообщил, о чем в нашей

провинциальной и густо сионизированной Твери мы с тобой

только догадывались.

- А нам бы, уважаемый Павел Федорович и почтенная

Лариса Павловна, хотелось бы послушать ваше просвещенное

мнение, как профессионалов, что сегодня творится на фронте

истории? - сказал Богородский, не сводя цепкого взгляда с

Ларисы.

- В истории еще хуже, чем в искусстве, - ответил

Малинин. - Историю России нам теперь пишут иностранные

шулера. Наши дети-школьники уже и не ведают, что была в

семнадцатом Октябрьская революция что в двадцать втором

был образован СССР. Им говорят, что вторую мировую войну

развязал Сталин, что главные ее герои - Эйзенхауэр и

Монтгомери. О Жукове, Рокоссовском ни слова. Такую

"Новейшую историю XX века" сочинил некий господин Кредер.

- Все понятно: гражданин Израиля, - хмуро и с

раздражением пробурчал Богородский.

451

Откуда-то появились разомлевшие от солнечных лучей

Ююкины, и Настя, блестя вспотевшим лицом, весело

прощебетала:

- Господа товарищи, приглашают на обед.

После обеда, разморенные духотой и пивом, мы с

Богородским решили поспать и проснулись незадолго до

ужина. За ужином мы распили припасенную Игорем бутылку

болгарского коньяка, и я напомнил артисту и художнику, что их

инструменты, - гитара и балалайка, пока что лежат в каютах

невостребованными.

- О!.. Совершенно верно - обещанный концерт!

-восторженно воскликнула Настя. От коньяка ее возбужденное

лицо покрылось багровыми пятнами.

- Только при вашем активном участии, госпожа Настасья,

- согласился Богородский и вполголоса пропел: - Эх, Настасья,

ты Настасья, отворяй-ка ворота, отворяй-ка ворота, да

встречай-ка молодца. Смотрю я на вас господа Ююкины, и

думаю с белой завистью: привалило Игорю счастье - есть у

него красавица Настя.

Настя не считала себя красавицей, но и не обижалась на

иронические колкости Лукича, ответила:

- Только Игорь этого не понимает, все по сторонам

глазами бегает, ищет какого-то другого счастья.

- Да будет вам известно, милейшая Анастасия, что все

женщины делятся на два сорта: на страстных и нежных, -

сказал Богородский. - Так вы к какой категории относите себя?

- Я? - Лживые глазки Насти заметались. - Я - к первой.

- Следовательно, страстных, - подтвердил Богородский. -

А Игорю, положим, больше подходят нежные. Вот он и зыркает

по сторонам, ищет. По своему вкусу. А вы ему мешаете искать,

вы навязываете ему свое, свои страсти. А он от них сыт по

горло, ему подавай что послаще, потоньше. Ему нежность

нужна. А вы ее дать не можете, потому, как у вас ее нет. Не

наградил господь. Вот на этой почве и рушатся семьи. В

Америке, по последним данным, разводится каждая вторая

семья. - Ваша теория, Егор Лукич, неправильная и вредная, -

решительно отчеканила Настя, и в глазах ее заметались

колючие огоньки. - Вы все примеряете к своему опыту, вся

ваша философия исходит от ваших личных семейных неудач.

А ваши неудачи - это ваше личное дело, они от вашего

характера. А он не мед, злой у вас характер, язвительный.

452

- Согласен, абсолютно с вами согласен: язвительный у

меня характер, и совсем не мед, не сахар, - добродушно

заулыбался Богородский. Зная неуравновешенный характер

Насти, он не хотел накалять напряжение. - Но что поделаешь?

Характер он тоже от Бога. Его не поменяешь. Он дается на всю

жизнь.Так частенько бывало на даче: подбрасывал Лукич

соседке иронических язвительных колючек, но совершенно

беззлобных, и когда в ответ на его колкости Настя начинала

"заводиться", он тут же проявлял благодушие и миролюбиво

отступал. Отступил и сейчас, тем более мы, то есть нас

четверо, были настроены на "концерт".

Когда после ужина пошли за инструментами, Ююкин

шепнул Богородскому:

- Не раскаляйте, Лукич, Настю: сегодня она не в духе.

Она заподозрила мой интерес к профессоровой дочке и теперь

неотступно бдит.

- Вот как? Когда же ты успел проявить этот интерес?

- А что - она симпатичная. Вы не находите? В ней что-то

есть. - Ты уже успел разглядеть это "что-то"?

- Пока что нет, но есть надежда.

- Надейся. Надежда юношей питает, - сердито промчал

Богородский, выразил этим свое неодобрение надеждам

Игоря. И уходя в каюту, напомнил: - Не забывай, что Настя

всегда настороже. Да и профессор... присматривает. Как бы не

оказаться тебе за бортом... в прямом смысле.

Это были слова ревности: Богородский и сам "положил

глаз" на Ларису, и ему увиделось в этой девушке таинственное

"что-то", как когда-то нашел он его в Альбине.

Под вечер жара поубавилась, от воды потянуло

прохладой. Пожар заката начал угасать, западный горизонт

озарился ровным сиянием. И лишь окна прибрежных домов