Синдром Клинтона. Моральный ущерб

ло человеку. Он пел что-то о том, как хорошо бывает в теплый осенний вечер, подняв воротник, выйти из дома и направиться навстречу судьбе. Впрочем, за дословный перевод Куртеев не ручался. Песню он слышал впервые, а в голове происходило что-то среднее между колокольным звоном и гудением проводов высокого напряжения.

— Берг… — позвал, не узнавая своего голоса, Тихон.

Провода ныли, колокола били, и за этими звуками ничего нельзя было разобрать.

— Берг…

Уже привыкнув к темноте, он раскрыл глаза и чуть шевельнул телом. К его величайшему удовольствию, каждая клетка тела, от пятки до макушки, отозвалась болью. Значит, еще на земле. Тихон не представлял, как можно сидеть у ручья, живоописанного Викой. И страдать, к примеру, от зубной боли. Значит, по-прежнему, на земле. И все работает, хотя и болит.

Нащупав опору, он поднялся и тут же рухнул. Колено уткнулось в чье-то лицо, и Куртеев сказал себе, что это не лицо профессора.

— Берг, черт бы вас побрал!..

— Это вас п-побрал бы, — послышалось откуда-то из угла показавшегося таким большим, а теперь кажущегося таким маленьким салона. Виной тому было, видимо, неправильное размещение тел в пространстве.

— Бе-ерг! — протянул Тихон и рассмеялся.

Просто им повезло.

Открыть хотя бы одну из дверей не представлялось возможным. Микроавтобус совершил столько прыжков и кульбитов, что все створки вмялись в кузов и едва ли не срослись с ними. Стекла осыпались. И только сейчас Куртеев понял, почему это волосы его трепещут, а голове прохладно. Сначала он подумал, что это от ужаса.

Выбравшись сам, он принялся протаскивать тело Берга в узкое окно.

И только сейчас рассмотрел, во что превратился ухоженный, требовательный к своему внешнему виду профессор. Его голова, по которой за шестьдесят лет жизни никто ни разу ничем не ударил, сегодня узнала, что это такое. Глубокая, однако не до кости, ссадина пролегла от затылка почти до лобовых морщин Игоря Оттовича.

— С ума сойти, — проскрипел Куртеев. — Столько крови… Как вы себя чувствуете?

— Очень хорошо. Как человек, у которого разбита голова. Посмотрите, не остался ли там кто в живых…

Тихон только сейчас вспомнил, что в салоне было только два человека, в которых он не стрелял. Это Берг и Истасов. Последнего он не пристрелил только потому, что стрелять в него было неудобно. Для этого пришлось бы развернуться спиной к салону, то есть к вооруженным людям Бориса Борисовича. Но он непременно сделал бы это, окажись в руках президента «Макарены» оружие. Решив, что выживший Берг подает некоторые надежды на выживание президента «Макарены», консультант приблизился к машине, сунул руку в покореженный проем окна и похлопал Истасова по щеке.

Раздался какой-то хрип, и Куртеев, чувствуя себя благородным человеком, сохранившим чужую жизнь, схватил хозяина микроавтобуса за руку и выволок наружу. По пути он поднял лежащий на траве пистолет кого-то из мертвых, Макса скорее всего, потому что водитель лежал неподалеку, и присвоил.

— Истасов, вы живы или