Киндер, кюхе, кирхе (СИ)

Пролог. 

Один морозный вечер. Шесть лет спустя. 

Мороз завернул – градусов двадцать. Снег скрипел под ботинками. Но небо затянуло низкой тучей, и мелкий снег лениво сыпался на город, устилая старые сугробы и мерцая бриллиантовой пылью под неяркими фонарями.

Александр Аркадьевич приехал по нужному адресу раньше времени. Звонить не стал. Топтался у подъезда, обводя взглядом тесный двор. Народ возвращался с работы, окна зажигались теплым светом. Подъехал жигуленок, из него выскочил мужик, гулко долбанув за собой дверью, и рысцой побежал в подъезд: холодно! Подошла женщина лет сорока, покосилась на Аркадьича и, кутаясь в пушистый воротник, остановилась рядом – видно, тоже ждать кого-то. Аркадьичу пришел на память давний вечер, когда он по звонку выходил забирать из другого, московского, дворика только что приехавшего покорять столицу оболтуса Мишку. Зима тогда была теплей, двор – шире. А на Мишке была потертая куртка с отодранным клапаном, который он стыдливо прикрывал рукой во время разговора. И в той же самой куртке он был в свой последний день на студии. Аркадьич вспомнил ощутимую даже со стороны тень нависшей над ними беды, отрешенные глаза Олега, растерянного и напряженного Мишку с кровоподтеком от удара через поллица. Так они и ушли – вдвоем, вцепившись друг в друга, как утопающий цепляется за последнюю соломинку.

Старческая сентиментальность стиснула горло, и, чтоб отвлечься, Аркадьич покрутил головой, пытаясь угадать: с какой стороны они появятся? Как теперь выглядят? И, интересно, у Олега – наладилось? А если - нет, то будет ли это сразу видно по нему?

В узком горле двора синевато засветился ксенон.* Серебристая «Хонда Аккорд» вальяжно подъехала и впарковалась между сугробами. Из нее вышел молодой мужчина в дубленке и меховой шапке и кивнул ожидавшим. Аркадьич осторожно улыбнулся, узнавая и не решаясь узнать в нем Мишку Самсонова. Мужчина открыл заднюю дверь и протянул в салон руку, помогая выбраться малышу лет четырех. Незнакомка шагнула к ним и, пока мужчина доставал из багажника санки, поправляла на ребенке шарф. Аркадьич решил, что обознался, отвернулся, чтоб не смущать чужих людей некорректным любопытством. Но мужчина заговорил, и его голос не оставил сомнений: это был Самсонов!

- Ты почему сапоги ему надела? – вместо приветствия с напором спросил он женщину. – Есть же валенки. Минус семнадцать на улице. В третий раз за зиму хочешь на больничный?

Женщина обернулась - Аркадьич поморщился от впечатления какой-то уродливой странности, которое оставляло ее лицо - и заговорила. Речь ее резанула слух дефектной, нарушенной дикцией:

- Вчера на горке он в них снега начерпал. К утру - не высохли. У него носочки пуховые, - и наклонилась к малышу: - Юрик, не замерзли ножки?

Малыш замотал головой, устраиваясь на санках. Самсонов поправил у него под спиной подушку и протянул пластиковую лопатку:

- Ну, давай, космонавт! - потом сказал женщине строго: - Чтоб завтра в валенки обула, ясно?

Женщина что-то буркнула, намотала на варежку веревку санок и потянула их за собой.

Аркадьич проводил ее глазами, потом обернулся: Мишка стоял прямо перед ним.

- Александр Аркадьевич?! Вы не изменились, я б вас на улице узнал. Здравствуйте!

Они обменялись рукопожатиями. И Аркадьич, не сдержавшись, кивнул в спину уходящей женщине:

- А это – кто?

- Это - Юрий Олегыч, Самый Важный Человек! И Светка - без двух недель Олегова жена.

Он сказал это спокойно, без горечи, без боли. А горло Аркадьича снова сдавило. Досадно стало: зачем он вообще затеял эту встречу? Чтобы узнать, что его студия поломала жизнь еще одному неплохому человеку?

- Нам – сюда, - кивнул Миша на подъезд. – Замерзли, пока ждали?

Аркадьич качнул головой:

- Миш, я – совсем ненадолго. Может, и подниматься не стоит?

Но Миша по-хозяйски распахнул перед ним дверь:

- Заходите! Пока не согреетесь, я вас не отпущу!

 Много раньше…

Мишка млел. Ладонь Олега медленно скользила вдоль Мишкиного члена, замирала на долгие секунды, нежно стиснув головку, потом, чуть касаясь напряженной плоти, опускалась вниз. Подушечками пальцев Олег пробегал по гладко выбритой мошонке, описывал овалами напрягшиеся яйца и снова смыкал кольцо пальцев у лобка.

Заходясь от наслаждения, Мишка стонал:

- Лёль, давай уже! Не могу больше!

- Можешь! Терпи! – искушающе шептал Олег.

И Мишка выгибался, привставая на лопатки:

- Ты - садиииист!

Теплая волна истомы разливалась по внутренней стороне его бёдер, спускалась к коленям, набирала жар. Пальцы Олега неторопливо шлифовали его наслаждение. Мурашки бежали уже к щиколоткам. Низ живота налился сладкой мУкой. И первая судорога подходящего оргазма на краткий миг сдавила поясницу.

Специально отдаляя пик разрядки, растягивая и смакуя чувства, Мишка выдохнул:

- Какие руки, Лёлечка! Как нежно! Так будет всегда? Много-много лет, правда? – и вздрогнул, когда Олег огорченно, неожиданно даже для самого себя, проговорил:

- Знаешь, я постарею. Они станут грубыми,…

Мишка, не открывая глаз, нахмурил брови. А Олег, не удержавшись, продолжал:

- Тогда найдешь девчонку – молодую, с мягкими ладошками, и она вместо меня будет так делать.

Мишка поднялся рывком, оттолкнул ласкавшую его руку и с болью в голосе вскрикнул:

- Бля, сколько можно, Лель?! Задрал ты меня этой темой! Какие, на хер, «девчонки»?! Я сказал: мне никого кроме тебя не надо! …Идиот!

Как был, голый, отошел к окну, сердито кусая губы. Олег вскочил следом, торопливо частя:

- Миш, прости! Я - молчу! Ложись, я доделаю! …Малыш?...

Но Мишка захлебывался обидой:

- Уже не надо! Я так импотентом стану. Посмотри, как резко упал. Мне больно сделалось.

- Заяц, извини! – Олег потянулся обнять любимого, но тот увернулся:

- Просил: не делай так! Нельзя как-нибудь не в постели ревновать? Ко всем мифическим «молоденьким девчонкам»?! Я - расслабился, растёкся, и – на тебе под дых!

- Я боюсь: найдется какая-нибудь - ласковей, чем я. Красивая. С грудями.

- …И с такенным членом! – зло добавил Мишка. – Я говорил: не нужно мне «с грудями». Мне нужен ты. Но только чтоб в постели, когда я уже «поплыл», не говорил херни. …Всё, одеваемся, поехали на рынок! – он натянул трусы и взял с кресла рубашку.

- Минь, какой рынок? …Ложись, доделаю! – Олег мягко коснулся Мишкиного локтя.

- Не надо! Не хочу. Больше не стоИт, - капризно дуясь, Мишка застегивал пуговицы.

Но муж его был нежен и настойчив. Выждав, когда последняя пуговица войдет в петлю, Олег развернул обиженного пацана к себе лицом и начал неторопливо снова их расстегивать.

- Прости, мой сладкий! Ну, давай - немножко! Я сделаю всё медленно. И – молча.

Мишка медленно сдался. И через пару минут они уже опять лежали в прежней позе. Ладонь Олега по-хозяйски обегАла все свои сокровища, а Мишка, умоляюще шепнув:

- Только больше не болтай фигни! – смежил веки и медленно уплыл в свою нирвану.

* * *

Олег, вполглаза косясь на экран телевизора, листал риэлтерские сайты. Мишка, увлеченно «болея» за свой любимый «Челси», временами вспоминал о втором своем деле: он гладил рубашки. Когда футбол прервался на рекламу, Олег вместе с креслом повернулся к другу и посмотрел на него снизу вверх:

- Минь, в среду – День таможенника. У нас корпоратив. Я посижу пару часов, ок?

Мишка пожал плечами:

- Посиди. Что ты меня спрашиваешь? Я что тебе – сварливая жена?

- Тогда «Хилфигер»* мне погладь, - Олег потянул за рукав одну из рубашек. - На среду.

На экране опять забегали футболисты. Петер Чех столкнулся с Уиллом Кином*. Двухметровый вратарь, закатив глаза от боли, катался по газону, стискивая ладонями колено.

- Это – красная!* – завопил Мишка, отставляя в сторону утюг. – Красная! Где судьи? Лёль, ты видел!?