Одиночество зверя (СИ)

— А я предлагаю расставить точки над i, — взбунтовалась обличённая в невинном поцелуе. — Пускай он сам скажет.

Она не уточнила, кто «он», и что не названный по имени должен сказать, но все поняли и посмотрели на президента.

— Да, — сказал тот просто.

— Что «да»? — ошарашенно спросила Корсунская.

— Я неровно к тебе дышал, — постарался разрядить напряжённость Игорь Петрович.

— Что ты делал?

— Неровно к тебе дышал.

Одноклассница молчала и явно не верила. Теперь она сама захотела подтверждения от Конопляника и потребовала его. Тот утвердительно кивнул.

— Анечка, можно подумать, тебе неприятно внимание Игоря, пусть даже в прошлом. Он ведь был симпатичным мальчиком, разве нет?

— Елена Николаевна, умоляю, — поспешил вмешаться испуганный Саранцев. — Вы, пожалуй, сейчас начнёте обсуждать мои стати.

— Нет, ты действительно был очень приятным мальчиком. И очень скромным, иначе стал бы главным сердцеедом школы.

— Он не мог стать сердцеедом, — вставила Корсунская. — Боялся выговора по комсомольской линии.

— Можно подумать, ты не боялась выговора по комсомольской линии.

— Я не боялась.

— Ну конечно. Скажи ещё, что была диссиденткой и борцом с режимом.

— Не скажу. Но выговора не боялась.

— Да, потому что не пропускала без уважительных причин комсомольских собраний и субботников.

— Кто бы говорил! Идеолог задрипанный.

— Зам по идеологической работы школы — не секретарь райкома и даже не инструктор. Не функционер. Выдвинули на общественную работу — так куда же денешься. Вот и Елена Николаевна, кажется, руку приложила.

— Я сначала в председатели совета пионерской дружины пыталась тебя продвинуть, но не сдюжила, — призналась учительница. — Теперь всем остаётся только восхититься моей прозорливостью — когда ещё разглядела в обыкновенном пацане политический талант!

— Мы восхищаемся, — заметила Аня, но на президента по-прежнему старательно не смотрела.

— Наша Анечка хочет назвать меня приспособленцем, но хорошие манеры ей не позволяют, — пошёл на обострение Игорь Петрович.

— Дети, не ссорьтесь, — всполошилась Елена Николаевна. — Вот ведь только хотела покончить дело миром, а вы сейчас в волосы друг другу вцепитесь.

— Не собираюсь я её за волосы цеплять. Тем более, кос давно уже нет.

— Попробуй только вцепиться — я приёмы самообороны знаю, а твои охранники за дверью.

— Они не охранники, а сотрудники ФСО.

— Какая разница?

— Такая, что меня не сторожат, а сопровождают в целях обеспечения безопасности.

— И какая же опасность тебе грозит в этом кабачке?

— Заранее таких вещей никто знать не может.

— Ну конечно! Враги прямо головы себе вывихнули в раздумьях, как бы от тебя избавиться.

— Анечка, остановись, — утратила шутливый тон учительница. — Я, в конце концов, требую. У меня ведь ещё есть такое право, или вы уже взрослые и никому не подчиняетесь, кроме закона?

— Извините, Елена Николаевна, я не хотела. Просто не сдержалась.

— Нет-нет, ты продолжай, — тихо проговорил Саранцев.

Ему и в самом деле стало интересно, до каких глубин обличения режима дойдёт одноклассница. Отправляясь на ностальгическое рандеву, Игорь Петрович ждал от Корсунской многого, но вовсе не политической критики.

— Анечка, ты просто несправедлива. Игорь, с моей точки зрения, очень хороший глава государства. Даже самые заядлые оппозиционеры ни в чём страшном его не обвиняют, разве нет?

— Спасибо, Елена Николаевна.

— Ты меня не благодари, это просто моя последняя оценка тебе.

Корсунская молчала.

— Анечка, ты согласна? — напирала учительница.

— Он не страшный, он смешной.

— Смешной? О чём ты?

— О разном. Я вот как-то в Подмосковье видела автобус, у которого сбоку было написано «Дети», а ниже: «от президента Российской Федерации».

Секундное замешательство понадобилось аудитории для соединения слов в одну фразу, а потом Конопляник коротко хохотнул, как ни старался себя сдержать.

— А я-то здесь причём? — разозлился Саранцев.

Ему самому стало сначала смешно, но раздражение быстро затопило грудную клетку и заставило сердце колотиться у самого горла.

— Не причём, конечно, — лениво отмахнулась Корсунская. — Если бы в телевизионных заседаниях правительства не изображал из себя так старательно сурового государственного деятеля. Я бы сказала, слишком старательно. Я думаю, при желании твоя администрация могла бы отслеживать происшествия такого рода, о котором я рассказала, и категорически их пресечь. Или тебе всё равно, смеются над тобой люди или нет?

— Разумеется, мне не всё равно. Но администрации президента хватает нормальной работы, помимо отслеживания всяческих глупостей.

— Это не глупости. Я даже думаю, кто-то из твоей же администрации эту промоакцию и учинил. Неужели кто-нибудь из районных или городских чиновников посмел бы всуе упомянуть твою должность?

— Когда ты видела этот чёртов автобус?

— Пару лет назад, кажется.

— Может, он вообще от времён Покровского остался? Почему ты именно ко мне его пристегнула?

— Не имеет значения.

— Почему же не имеет значения?

— Потому что ты с большим удовольствием вошёл в систему и очень удачно в неё вписался. Настолько хорошо, что даже сам Покровский, видимо, безгранично тебе доверяет.

— Пользоваться доверием Покровского — преступление?

— Конечно.

— Почему же?

— Потому что он доверяет только тем, кто ему безгранично предан. Ты ведь не станешь нас уверять, будто сознательно внедрился в команду генерала с целью развалить её изнутри?

— Я никуда не пробирался с целью развалить. Я просто занялся политикой.

— Очень успешно занялся.

— Да, успешно. И начал, когда генерал не стал ещё даже губернатором. И когда ты со своими друзьями, надо думать, смеялись над ним как над бессмысленным солдафоном и прочили ему скорый закат политической карьеры.

— Честно говоря, я вообще не помню, как я со своими друзьями относилась тогда к твоему Покровскому. Боюсь, мы о нём вообще не думали.

— Нисколько не сомневаюсь. А меня как раз турнули из строительной компании, следовало найти новую сферу приложения сил. Кстати, я семью должен был кормить.

— И тут генерал, из-за которого ты потерял работу, предложил тебе новую. И ты побежал к нему на зов.

— Работу я потерял из-за владельцев компании — они баловались всякими милыми шалостями, но козлом отпущения сделали меня. Кстати, так ты всё же интересовалась истоками карьеры Покровского? Или ты меня изучала?

— Просто читала всякое то здесь, то там. Трудно не узнать о тебе некоторых деталей биографии — на них ведь миф базируется. Прямо-таки «мы пойдём другим путём» в новом издании.

Саранцев ощутил под ложечкой прилив глупой ребячливой радости. Взрослому человеку и юристу действительно не зазорно читать о премьер-министре и президенте, но никакой сколько-нибудь заметной кампании в прессе по поводу его знакомства с генералом Игорь Петрович не припоминал. Значит, Корсунская приложила специальные усилия, разузнав почти интимные подробности.

— О чём вы говорите? — заинтересовалась Елена Николаевна. — Анечка, какой миф? Лично я ничего не слышала о строительной компании. То есть, я читала, что Игорь занимался строительством в Новосибирске, но никогда не слышала об увольнении из-за Покровского.

— Видимо, мифы обо мне распространяются исключительно в адвокатской среде, — решил в свою очередь съязвить президент.

— Дело не в мифах, — устало оправдалась Корсунская, — а в принципе. Он с самого начала занял позицию хозяина, а ты — его подчинённого-подопечного.

— Тоже мне — анархистка. У всех людей есть начальники.

— Кроме президента, — уточнила учительница.

— Президент тоже не всевластен.

— Но ему ведь никто не отдаёт распоряжений? — настаивала Елена Николаевна.

— Нет, но он ведь не может делать всё, что ему заблагорассудится. Свобода его воли ограничена законом. Спросите вот у юриста.