Одиночество зверя (СИ)

— В меня спрашиваете? — удивилась Наташа.

— Да, вас. У вас нет по этому поводу собственной точки зрения?

— Я много думала, — честно ответила активистка. — Но я не знаю. Просто большевики не боялись убивать.

— Почему же люди, не боявшиеся убивать, победили? На выборах в Учредительное собрание их поддержала только четверть избирателей, но в ходе Гражданской войны они одолели-таки остальные три четверти. Почему?

— Потому что у них осталась российская военная промышленность.

— Оружие не стреляет само собой. Нужны люди, готовые его применить. И большевики набрали в свои армии больше рекрутов, чем все белые, вместе взятые. По-моему, в несколько раз больше. Почему же?

— Я не знаю. Наверное, этого никто не знает — можно только предлагать разные версии.

— Совершенно с вами согласен. И готов предложить вам свою версию: отсутствие образования. Четыре пятых населения банально не умели читать и просто хотели хорошо жить. Только крестьяне не видели другого пути к счастью, кроме как через равномерное распределение между ними чужой земли, а рабочие — через увеличение их зарплаты. Вы бы почитали большевистские листовки начала века: закачаешься! Сплошной панегирик развитым странам Запада — Германии, Франции, Британии, Америке. Вплоть до конкретных цифр средней зарплаты рабочих разных отраслей в этих странах, но без уточнения, что там не только зарплата в десять раз выше российской, но и производительность труда тоже. Вот вам и готов ещё один путь, устланный благими намерениями и ведущий известно куда.

Наташа слушала корифея молча, расстроенная и растерянная. Она в искреннем порыве хотела узнать правду, а не услышала ничего внятного и объяснимого. Борьба за свободу может привести в царство крови и страха? Почему и зачем жизнь устроена несправедливо? Я только борюсь за право говорить и читать что угодно без вмешательства чиновников, в погонах и без них, а в конце пути, уже после победы, меня убьют? Меня или кого-то из моих близких? Пусть даже не близких, а просто какого-то человека, пусть даже одного-единственного, убьют в наступившую после террора эпоху свободы и именно вследствие её прихода?

— Кажется, я вас напугал, Наташенька? — поинтересовался прозорливый Ладнов.

— Немного. А сейчас?

— Что «сейчас»?

— Вот мы боремся за свободу, а к чему она приведёт?

— Вы правы, размышляя о судьбах Родины и её будущем. Но я напугаю вас ещё больше: свобода таит в себе опасность, особенно в стране, где её никогда не было. В мире нет ни одного народа, который был бы свободен изначально: и греки, и римляне, и англосаксы начинали с монархий. Правда, теперь в их распоряжении богатейший опыт демократии, но начинали-то они всё же с тирании, и потом вернулись к ней на тысячи лет. А с Россией как раз всё почти наоборот: сведения о её древнейшей истории говорят о большей свободе по сравнению с тогдашней Западной Европой — когда на Британских островах царило крепостное право и абсолютная монархия, Русь населяли свободные общинники, а жадная до богатств дружина заставила князя Игоря вернуться на свою голову к древлянам за повторной данью. Так он был царь или не царь? Даже после ордынского владычества, в шестнадцатом и семнадцатом веках, основополагающие своды законов именовались соборными уложениями, поскольку принимались на земских соборах. Есть основания полагать, что не только первый Романов — Михаил Фёдорович — был избран собором, но и его сын Алексей Михайлович тоже был в той или иной форме утверждён на престоле соборным решением. Институты сословно-представительной монархии, судя по всему, кое-как развивались, но потом всё пошло прахом. Про Новгородскую феодальную республику я уж молчу, раз два Ивана утопили её в крови до наступления соборной эпохи, но политический ген, полагаю, и здесь сохранился.

— Но, если Покровский и Саранцев будут отстранены от власти, ведь ничего ужасного не случится?

— Я не знаю, Наташенька. Ничего нельзя гарантировать в нашей жизни — теперь даже страховой полис гарантий не даёт.

— Так что же делать?

— Бороться, конечно.

— А если наша победа приведёт к катастрофе?

— Существует такая возможность. Но сохранение Покровского у власти приведёт страну к краху всенепременно. По тем же причинам, вследствие которых государство рушилось в семнадцатом и девяносто первом. Если вся структура власти основана на одном человеке или одной партии, крушение неизбежно. Ведь люди смертны, и партии тоже не вечны. В системе абсолютной монархии замена происходит автоматически — вся страна заранее знает имя наследника, и власть переходит к нему в самый момент отхода в лучший мир его предшественника. Ну, если дело происходит не в России, где Романовы при Александре Благословенном додумались держать в тайне от всей страны и даже Сената имя реального наследника. Они просто своими руками спланировали политическую дестабилизацию! Николай должен был бы самого себя и своего любезного старшего братца Константина отдать под суд как главных соучастников заговора. Ведь декабристы просто воспользовались юридической неразберихой с переприсягой — не случись её, не произошла бы и попытка переворота. Представьте себе — монархическая империя почти четверть века считает законным наследником Константина, после смерти Александра тихо и мирно ему присягает и вдруг, через месяц, из Петербурга разносится весть: нет, мы скрывали от вас правду — наследник не Константин, а Николай, давайте-ка присягайте снова. По законам Российской империи весь этот месяц законным императором являлся именно Константин, и он с чисто юридической точки зрения не имел права отречься, и вдруг вроде бы законный новый самодержец оказывается чуть ли не узурпатором, а присягнувшая ему страна обнаруживает себя если не в дерьме, то уж точно — в дураках. Кем же надо быть, чтобы учинить такую чехарду?

— Вы хотите сказать, после смерти или отставки Покровского государство рухнет? Но почему?

— Потому что правоохранительные органы и суды приучены исполнять волю верховного самодержца, а не обеспечивать правосудие. Исчезнет самодержец — и вся пирамида власти лишится фундамента. В отличие от монархии у него даже наследника нет. Саранцев, как я уже говорил, — только великий князь Симеон Бекбулатович при Иване Грозном, потешный подставной царь, о котором после ухода Покровского ни один чиновник и не вспомнит. А раз нет верховной власти — гуляй, рванина!

— И совсем ничего нельзя сделать?

— Почему? Нужно продолжать делать наше дело. Ещё раз повторю: я помню народ в девяносто первом и в девяносто третьем. ГКЧП решило — раз оно выступило в телевизоре и объявило о взятии власти, дальше могут быть только письма трудящихся в поддержку, а вышло совсем иначе. В ночь на четвёртое октября девяносто третьего никто никому ничего не мог обещать, но тысячи пришли на Тверскую, хотя грузовики с вооружёнными боевиками могли направиться от Белого дома туда и учинить бойню. Но Руцкой послал их в Останкино — видимо, счёл Тверскую несущественным пустяком.

— Но тогда погибли люди.

— Увы. К сожалению, в подобных ситуациях остаётся только вздохнуть с облегчением, поскольку не погибли миллионы. А ведь и такая возможность существовала — опять же, и в девяносто первом, и в девяносто третьем.

— А нельзя как-нибудь договориться и избежать стрельбы?

— Теоретически — можно, конечно. И я бы очень хотел увидеть такое соглашение вживе. Но для танго нужны двое, а Покровский нас в упор не видит. Он не раз демонстрировал готовность подкрасить фасад своей монструозной власти, чтобы она не слишком отпугивала людей, но неизменным условием всегда оставалась неприкосновенность его всемогущества. Есть только одна заковыка чисто юридического свойства — по действующей российской Конституции ни президент, ни, тем более, премьер вовсе не цари и не диктаторы, хотя многие с моим утверждением поспорят. Тем не менее, я твёрдо его придерживаюсь: мы можем принести в страну закон и основанный на нём порядок, когда ни один хрен, сколько бы ни было у него бабла, и как бы высоко он ни сидел, не чувствовал бы себя в полной безопасности при совершении преступления. И нет никакой необходимости менять Конституцию — в нынешней содержатся все необходимые нормы.