Сволочи

— То есть?.. — не понял Котька-художнйк.

— Если нет времени — просто обрезать трос. Если время позволяет — вытащить, убедиться, что партнер не может самостоятельно продолжать движение, и пристрелить его... — спокойно ответил Вишневецкий.

Ведущий одной из групп, инструктор по рукопашному бою, невозмутимо дополнил:

— Но выстрел может привлечь внимание противника. Лучше всего перерезать ему горло — и надежнее, и без шума.

Старый альпинист седой дядя Паша отвернулся и злобно сплюнул.

— Кстати, — сказал Вишневецкий — насчет стрельбы... Хоть мы вас и учим стрелять из любого оружия, должен заметить, что хороший диверсант тот, которому стрелять не приходится. Если дело дошло до пальбы, значит, ваше дело — пиздец.

— Тогда я бы Студеру перерезал глотку, — рассмеялся Маэстро.

Несмотря на невероятную усталость и напряжение, все тоже засмеялись.

Вот когда здоровенный Вова Студебеккер, «косящий под малолетку» бандит и налетчик, посмотрел на Маэстро нехорошим глазом. Но промолчал...

ГЛУБОКАЯ НОЧЬ. ОРУЖЕЙНО-ВЕЩЕВОЙ СКЛАД ДИВЕРСИОННОЙ ШКОЛЫ

Очень усталый дядя Паша пересчитывал сданное мальчишками оружие. Записывал в большую «домовую» книгу количество автоматов «шмайсер», пересчитывал рожки, набитые патронами, ножи...

Все сходилось.

Он облегченно вздохнул, записал в книге, в графе «Расход»: «2 тол. шашки — 250 гр. х 2, 2 взрыв. ТАТ-8. Бикф. шнур — 6 метров». Подумал и приписал: «1 коловорот скально-ледовый»...

Открыл большой стальной сейф с патронами и пистолетами «вальтер» и «парабеллум», достал снизу из-за коробок с патронами бутылку базарной водки «Черная головка» и одно большое алма-атинское красное яблоко «аппорт».

Налил себе полный граненый стакан, спрятал водку обратно в сейф, запер его тщательно и медленно, не отрываясь выпил полный стакан водки.

Сморщился, хотел было закусить яблоком, но передумал. Утерся рукавом, отложил яблоко в сторону и лег спать...

САНЧАСТЬ ОТДЕЛЬНОГО БАТАЛЬОНА ОХРАНЫ НКВД

У слабо освещенного входа в санитарную часть батальона стоит «виллис» Вишневецкого...

В кабинете начальника медслужбы, где живет Вишневецкая, сквозь короткие белые занавесочки в единственном окошке проглядывает еле-еле лунный свет...

Не оставляя никаких сомнений в происходящем, ритмично скрипит Машина солдатская койка, слышится хриплое мужское дыхание, тихие Машины стоны...

И тут же испуганный, прерывающийся Машин голос:

— Тише... Умоляю тебя, тише!.. Антошенька, любименький мой...

...И наконец бурное завершение!..

Вспыхивает спичка, слегка освещая мокрое, счастливое лицо Антона Вишневецкого, закрытые глаза Маши...

Жадная затяжка папиросой, и голос Антона шепотом:

— Почему «тише»?.. Чего ты боишься?

— Стенки здесь как папиросная бумага!.. А я забыла тебе сказать — у меня там на стационаре старшина хозвзвода. Я его сегодня только прооперировала...

— Ну ты гигант, Машка!.. А почему в госпиталь не отправила?

— Некогда было. Три дня, мудак, ходил с болью в правом боку, и доходился... Аппендикс лопнул, и... Его Величество — Перетонит! Мне и пришлось самой... Пойду проведаю. Он сейчас в очень тяжелом состоянии...

В лунном свете угадывалась голая Маша, встающая с постели и надевающая на себя белый медицинский халат. Застегнулась, приоткрыла соседнюю дверь, зажгла там свет...

Маленькая, выгороженная палата. Две койки. На одной, отвернув голову к стене, на спине лежит прооперированный старшина.

— Ну как, старшина? — спросила растрепанная Маша в халате на голое тело.

Старшина покосился на нее, отвел глаза, хрипло пробормотал:

— Нормально, товарищ капитан...

Тут Маша и сама увидела, что у старшины все, действительно, очень НОРМАЛЬНО: тонкое солдатское одеяло в районе живота старшины вздыбливалось, как палатка в чистом поле!

Маша тихонько прыснула, откашлялась, уверенно сказала:

— Теперь я за тебя спокойна — выживешь!

...Маша и Антон Вишневецкие стояли у «виллиса».

— Если бы ты знал, как мне осточертели эти горы!.. — всхлипнула Маша.

— Потерпи еще пару месяцев... Уйдут мои группы на задания, вернемся, к нашему Валюшке на кладбище будем ездить... Оградку сделаем, на могилке цветочки посадим... — И Вишневецкий нежно поцеловал заплаканные глаза Маши.

НОЧЬ. УЗКАЯ ГОРНАЯ ДОРОГА К ДИВЕРСИОННОЙ ШКОЛЕ

Медленно ползет «виллис» Вишневецкого вверх... Надрывно стонет двигатель. Узкие щелочки света сквозь защитные бленды фар еле-еле высвечивают шлагбаум.

— Стоять!!! Документы!..

Один фонарь упирается в лицо Вишневецкого, затем в раскрытое удостоверение.

— До свидания, товарищ полковник! — Шлагбаум поднимается.

— Привет... — говорит Вишневецкий.

...Изнемогая от напряжения, маленький «виллис» ползет вверх...

НОЧЬ В ДИВЕРСИОННОЙ ШКОЛЕ...

На территории школы три тусклые лампочки. Над оружейно-вещевым складом, у штабного домика и у входа в кочегарку, где негромко постукивает дизельный двигатель, дающий электричество...

Мертвым сном спят в своих палатках измученные, усталые пацаны и их тренеры и преподаватели всех видов убийств...

Если же постараться не видеть рваные ножевые шрамы бывших смертельных драк и хвастливые, неумелые, пошлые татуировки на неокрепших мальчишечьих телах, а только заглянуть в их детские изможденные лица — можно подумать, что это спят симпатяги-школьники старшего отряда пионерского лагеря...

Но в торцах палаток, в специальных сушилках, просыхает их камуфляжное горное обмундирование...

Но у каждого спящего тренера или инструктора на тоненькой цепочке с браслетом на руке — пистолет — под головой или изголовьем спального мешка...

Спит школа горноальпийских малолетних диверсантов-смертников.

И только один пацан лежит без сна в своем спальном мешке, с открытыми глазами, полными слез...

Это Митька Калуга — пацан, у которого на восхождении был просто замечательный пульс — всего «сто шестьдесят».

Лежит Калуга, уперся влажными зрачками в байковый потолок утепленной палатки, и слезы медленно стекают к вискам, исчезая в давно не стриженных белесых волосах...

Но вот зажмурился Калуга, стряхнул слезы, судорожно вздохнул и достал из-под спального мешка мятый листок из ученической тетрадки в косую линеечку и огрызок карандаша...

ОЧЕНЬ РАННЕЕ УТРО. СПОРТГОРОДОК ДИВЕРСИОННОЙ ШКОЛЫ

Ранним утром в горах очень холодно...

Труп Митьки Калуги в одном нижнем белье с обмоченными кальсонами тихо раскачивался под пятиметровой спортивной конструкцией, как раз между отполированным шестом и веревочной лестницей.

А вокруг, молча, стуча зубами от холода, стояли полуголые пацаны и инструкторы в одних штанах и ботинках.

Выбежали из своих палаток на утреннюю зарядку, увидели висящего бело-серого Митьку Калугу, да так и застыли вокруг него, обхватив себя руками, чтобы унять дрожь от ужаса и холода...

Только доктор приблизился к трупу Калуги.

— Когда это он, как вы думаете? — спросил Вишневецкий.

Доктор пощупал мертвую ногу Калуги:

— Окоченел уже... Часа четыре тому назад.

— Что у него в руке?

Доктор с трудом разжал неживые пальцы Калуги, вытащил мятый тетрадный лист в косую линеечку, расправил, прочитал вслух:

— «А пошли вы все...» — Запнулся и посмотрел на Вишневецкого.

— Читайте дальше, доктор! — неумолимо приказал Вишневецкий. — Всем полезно послушать.

Доктор снова заглянул в листок, растерянно произнес:

— А дальше читать нечего — тут на всю страницу сплошной мат...

ШТАБ ДИВЕРСИОННОЙ ШКОЛЫ

Вишневецкий стоит у окна — наблюдает за занятиями групп. Тут же сидит радист за своей рацией. Входит доктор: