Киевская сказка

— Понятно, — усмехнулся Пётр, которому в действительности совсем ничего не было понятно. — А что вам от меня нужно?

— Мы дряхлеем, — пожал плечами букинист. — Силы слабеют. Нам нужна молодая кровь. Новые люди, которые не позволят городу скатиться в окончательное и бесповоротное ничтожество.

Старик с длинным седым хвостом волос, который показался Петру главным, повернулся к учителю, в мрачной задумчивости подкручивающему левый ус.

— Как ты считаешь, Семён Петрович, он прошел экзамен?

— Я даже не могу вспомнить, кто мог бы додуматься до трансмутации платины. А помню я многих. Так что по химии он экзамен прошел, — усмехнулся Семён Петрович и взялся за правый ус.

— Но тебя что-то беспокоит, как я вижу.

— Меня, скорее, тревожит. Правильно ли он понял послание?

— А ты что скажешь, Библиотекарь? — старик наклонился и почесал собаку за ухом.

Оборванец-букинист пожал плечами, а Петра ударило разрядом мгновенного воспоминания: девушка со смешной причёской пьёт портвейн на подоконнике, грохочет неумело сыгранный рок, книга в чёрном переплёте с золотыми буквами на обложке, долгая счастливая жизнь впереди. Так вот ты какой, Библиотекарь.

— Я думаю, что он и так всё очень хорошо понимает. У меня была возможность поболтать с ним о книгах, которые он у меня покупал. Мало кто вообще понимает, о чём в них идёт речь. В лучшем случае, люди запоминают слова и фразы. А потом просто ими жонглируют, как фокусники, не вникая в смысл. Но даже если он всё прекрасно понимает, всё равно время от времени будет испытывать страшную тоску. А чтобы от неё избавиться, начнет рисовать вокруг себя ту реальность, в которой ему будет хорошо и комфортно. Хотя его предупредили о наказании.

Тот, который спрашивал, в свою очередь пожал плечами.

— Все мы так или иначе прикованы к этому месту. Именно поэтому все мы до сих пор здесь. Рано или поздно он избавиться и от тоски, и от соблазна. Он талантливый. И он молод.

— Минуточку, о чём вы вообще говорите? — Пётр наконец-то нашёлся, что сказать, хотя придумал и не самый оригинальный вопрос.

— Поздравляю, ты прошел экзамен, — ответил Семён Петрович и улыбнулся. — В институт из академического отпуска можешь уже не возвращаться.

— А что же мне делать?

— Живи, — ответил Библиотекарь. — Читай хорошие книжки. С подонками больше не связывайся. Где найти меня или Семёна, ты знаешь. А когда будешь нужен, мы тебя позовём.

— А что с этим? — Пётр показал томиком Пруста на Володю, который как раз сосредоточенно утрамбовывал землю, словно желая навсегда оставить в этой могиле всё своё дурное настроение.

— Если тебе нужна охрана и автомобиль, забирай. Но не думаю, что тебе снова захочется ходить по улицам с телохранителем, — ответил главный, щелкнул пальцами, и вокруг Петра снова вспыхнул круг защитного огня. — Можешь снова лечить людей, если захочешь. Только не бери у них деньги. А теперь иди. Когда ты будешь нужен, мы тебя позовём.

— Когда ты будешь нужен, мы тебя позовём, — эхом отозвался Семён Петрович.

Пётр кивнул, секунду подумал, вернулся в дом и взял свернутое одеяло, которое заметил за дверью ещё в первый приезд сюда. Взвалив одеяло на плечо, он пошел было к воротам, но всё же остановился оглянуться ещё раз на трех стариков, измученных непосильной ношей, которую они больше не могли терпеть.

— Прощайте! — ответил Пётр и свистнул Принцу.

Пёс пошел следом, а Пётр с наслаждением вдыхал осенний воздух, пахнущий дымом, и думал о том, что где-то неподалёку он видел поля — они с Володей не раз проезжали мимо. Но если он не найдет в поле достаточно удобное место для того, чтобы разложить в траве одеяло, лечь и забыться до сумерек в книжке, отвлекаясь только на пса — проверить, не собирается ли Принц кого-нибудь съесть, тогда сойдет и окраина кладбища. А яблок можно нарвать по дороге.

Последняя глава

За двадцать или около того прошедших лет Иванна мало изменилась, как ни странно. Только теперь казалась выше ростом, а короткая прическа, похожая на купальную шапочку, и большие очки сейчас как будто приросли к её лицу. Но Киев изменился самым отвратительным образом, хуже того — он менялся безостановочно, год за годом отдавая пядь за пядью старого города с его ностальгическими легендами, прирастая взамен лишь бетоном и стеклом, как будто кто-то решил стереть с поверхности Земли в пределах 50°27′ северной широты и 30°30′ восточной долготы всякое воспоминание о том, каким был город в его лучшие годы.

Однажды, через долгих полтора десятка вёсен, которые в Лондоне не менее прекрасны, чем в Киеве, Иванна случайно встретилась со своим бывшим одногруппником — дело было на конференции, проходившей в старинном отеле в двух шагах от Пикадилли и Грин-парк. Теперь одногруппник брился наголо, потому что волосы со студенческих времён значительно поредели, и страдал от лишних килограмм, но Ivonne K. узнал тотчас же, как только она вышла на сцену с листочками доклада в руках, гибкая и стройная, в элегантном брючном костюме. Ну что же, тем унизительнее он себя почувствовал после, когда подошел к ней во время перерыва на кофе, а Иванна, которая никогда, ничего и никому не забывала, с вежливой и холодной улыбкой всё пыталась вспомнить обстоятельства их знакомства.

(Когда позже они всё же отправились выпить вина и поболтать, по молчаливому согласию не вспоминали недолгий, но вполне страстный роман, который приключился у них на третьем курсе.)

«Представляешь, — говорил он, вертя в пальцах бокал и страдая от острого приступа эрекции и ностальгии заодно, — думал зайти пообедать в ресторанчик неподалеку от Политеха, где мне очень понравилось два года назад, а там уже не ресторан, а компьютерный магазин. Можно с ума сойти, каждый раз приезжаю в Киев, как в незнакомый город. Этот паб, где мы сейчас сидим, стоит на месте больше ста лет, а на родине как будто постоянно меняют декорации под каждое новое правительство».

Об этом, буквально слово в слово, двадцать лет назад говорил Иванне отец: дома все будет постоянно меняться, причем меняться к худшему, неумолимо год от года, поэтому им нужен новый дом, который твердо простоял на земле вот уже сотню лет и выстоит ещё, как минимум, столько же. Но теперь отца не было, и приходилось возвращаться в Киев (к счастью, ненадолго), чтобы похоронить его прах в могиле матери, её бабки, которую Иванна не знала. Иванна любила и хорошо понимала отца, но ей казалось странным, что такой рациональный человек не смог оторваться окончательно от корней, как смогла оторваться Иванна, плоть от его плоти и кровь от его крови. Прилетая в Киев не реже двух раз в год, он завещал оставить часть своего праха здесь.

На жаргоне кладбищенского начальства это называлось «подхоронить» и обошлось в сто евро взятки, которые Иванна брезгливо положила на стол перед директором кладбища — молодым, но уже очень тучным и одышливым мужчиной в кожаном пиджаке.

Киев произвел на Иванну угнетающее впечатление, неразрывно связанное со смертью отца и с хлопотами о погребении, и когда она смотрела теперь на фасады домов, они напоминали ей осыпающиеся надгробия, а вороватый повелитель кладбища казался истинным хозяином города её юности. Посреди потемневших от времени надгробных камней, увитых диким виноградом и плющом, попадались плиты, лоснящиеся дорогим отделочным материалом и кричащей роскошью исполнения, беспардонно воткнутые во всякую освободившуюся пядь городского пространства — конечно же, за взятку, за очень большую взятку, сотней евро здесь было не обойтись.

(Особенно Иванну поразила округлая высотка напротив станции метро «Лукьяновская», напомнившая ей дизайнерский комплект унитаза и сливного бачка из дорогого отеля: очень точная метафора города, утопающего в окурках, пустых бутылках из-под дешевого пива и в потоках мочи.)

Таксист всё время поездок обсуждал политиков и министров, то и дело сравнивая Украину с Европой, где никогда не был. Откуда-то он очень точно знал, какой чиновник, сколько именно миллионов и каким образом украл из тощей государственной казны. С восхищением, непонятным Иванне, таксист рассказывал об этих баснословных людях запросто и с легкой завистью, словно о родичах, которые в одночасье разбогатели и перестали звонить по праздникам менее удачливому кузену: а вдруг попросит в долг?