Ремонт человеков

Я не договариваю, я забываю слова, которые хотела сказать.

Он позвонил и сказал, что задержится.

И этим дал мне время.

Я могу достать из кармана халата дискету и включить компьютер.

Я могу заняться собой.

Я могу убрать квартиру.

Я могу приготовить ужин.

Я могу просто лечь и смотреть телевизор.

Смотреть телевизор и ждать, когда он позвонит в дверь.

И тогда пойти в прихожую, открыть ее и сказать ему те слова, которые я забыла.

Я могу сделать все это, хотя больше всего я боюсь первого варианта. Дискета тянет карман, я чувствую, что — как бы мне не хотелось — я не должна делать это, лучше всего вообще положить ее на место, в тот самый нижний ящик стола, где она лежала рядом с ножом.

Хотя мне безумно хочется включить компьютер.

Точно так же мне безумно хотелось позвонить ему сразу же, как из коробки с видеокассетой, выпала его визитная карточка.

Неприметная визитная карточка с его номером телефона.

Я смотрела на нее и чувствовала, как у меня влажнеют ладони. Потеют. Становятся мокрыми.

И мне хотелось сразу же снять трубку и набрать этот ряд цифр.

И сказать ему…

Те слова я тоже забыла, я вообще забываю слова, иногда они застревают даже не на кончике языка и не в горле, а где–то ниже, чуть ли не в районе диафрагмы, а когда я вспоминаю их, то они оказываются другими.

Совсем другими.

Я встаю с кресла и тупо иду в сторону ванной.

Если с чего и начать, то проще всего — с себя. Процесс ожидания. Два, а то и три часа. И тогда он придет. Придет и позвонит в дверь. Я как улитка, ползу по квартире, ноги ватные, но это не от коньяка, это от жизни, это от того, что я нашла в нижнем ящике его стола и от того, что давно — как хитрый и жилистый червь — живет во мне.

Ощущение того, что он хочет меня убить.

Я доползаю до ванны и вползаю в открытую дверь.

Включаю кран с горячей водой, смотрю, как над ванной поднимается пар.

Если что сейчас и надо мне сделать, так это быстро и решительно сбросить с себя халат, так же быстро и решительно принять душ, а потом начать готовиться к его приходу.

Но решительности давно нет, она была утром, когда я пошла к Седому, а сейчас я тюхтя, улитка, черепаха, даже не кусок мяса с дыркой между ног, а слизень, боящийся всего на свете.

Точно такой же я была, когда смотрела на его визитную карточку.

Я хотела позвонить и не делала этого.

Я не делала этого день, не делала этого два дня.

И на третий день я не решилась.

Я жила как в тумане, я хотела позвонить и не звонила.

Я не звонила так долго, что уже стала забывать то ощущение, что пришло, когда он развел меня широко–широко и я почувствовала: сейчас что–то случится.

И то ощущение, когда у меня внутри все горело, холодная вода лилась на голову, а он методично обрабатывал меня сзади и хотелось кричать.

Кричать, петь, выть, царапаться, вилять задницей от восторга как собака виляет хвостом.

И даже то ощущение, когда я начала дрожать, какая–то пружина сорвалась с места и стала разматываться там, внутри. От самого низа и до верха.

И лишь когда я поняла, что забываю, я решила набрать его номер.

Я сбрасываю халат, снимаю лифчик и трусики, отчего–то брезгливо смотрю на них, а потом бросаю в контейнер для грязного белья.

Поворачиваюсь к зеркалу и начинаю пристально изучать себя.

Белый верх, черный низ.

Крашенная блондинка с давно не стриженным черным лобком.

Я намылила промежность, взяла бритву и безжалостно стала уничтожать свои заросли.

Пусть останется только белый верх, а низ будет бритым.

По крайней мере, ему это должно понравиться.

А если и не понравится, то мне уже все равно. Почти все равно.

Когда я позвонила ему, то вначале долго никто не брал трубку.

Почему–то так бывает всегда, когда это для тебя очень важно: ты готовишься, ты собираешься с духом, ты ныряешь с головой в омут, а там длинные гудки.

Я положила трубку и подумала, что — может быть — это и к лучшему.

Бритый лобок горит и зудит, но это пройдет, надо принять душ и смазать себя кремом.

Баночки стоят на полке, полка влево от зеркала.

Это — моя полка, его полка — вправо от зеркала.

Там тоже стоят баночки, но их меньше.

Я сполоснула бритву и подумала, что надо побрить и подмышками.

Как под левой, так и под правой.

Только белый верх, один белый верх.

У меня короткая стрижка, хотя когда–то я носила длинные волосы.

По крайней мере, в тот день, когда начала звонить ему.

Я звонила и звонила, а волосы рассыпались по плечам.

Не жгуче–черные и не темно–каштановые. Что–то среднее, странный такой оттенок, почти брюнетка.

Я залажу в ванну и переключаю смеситель на душ.

Горячая вода — спасение человечества.

Когда ее нет, то жить не хочется.

Но сейчас она есть и я опять яростно мылю себя между ног. И подмышками. И намыливаю груди, свои крепкие, но средних размеров груди.

Груди не рожавшей женщины.

Почему–то не рожавшей, как бы мне этого не хотелось.

Хотелось, да не получилось.

И не получается.

Вначале я намыливаю одну грудь, потом — другую.

Когда он взял трубку, то я растерялась.

Я готовила слова и я их забывала, а потом вспоминала и готовила снова.

Но когда он взял трубку, то я онемела.

— Ну, — сказал он в телефон, — кто это?

Этот кто–то молчал.

— Говорите, — повторил он, — чего вам надо?

Мне многое было надо, но я не могла ничего сказать.

— Я вешаю трубку, — сказал он.

— Не вешай, — выдавила из себя я, — это я.

— Кто — я? — удивился он.

— Я, — мой голос вдруг запнулся и начал исчезать.

Я стою намыленная в ванне и поливаю себя из душа. Мыло смывается вместе с грязью и потом, как бы мы не старались, но мы почти всегда грязные.

Я чувствую, как кожа начинает дышать.

Я смотрю на свои соски и они мне нравятся.

Как нравится и чисто выбритое местечко между ног.

Хотя вот так, наголо, я еще никогда не брилась, всегда оставляла хоть немного, у самой щелки, черный нимб возле дырочки.

Но сейчас там все голо, как у младенца.

Как у маленькой невинной девочки.

Которой я давно не являюсь.

Я беру шампунь и начинаю мыть голову.

— Кто это я? — опять спрашивает он.

Слова вдруг опять множатся и плодятся, плодятся и множатся. У меня в горле, быстро доскальзывая до кончика языка.

Я объясняю ему, кто я такая. Уже не помню как. Отчетливо помню одно: я не стала говорить, что я — это та самая, которую он выебал в ванной комнате квартиры ее собственного брата. Которую он поимел. Оттрахал.

Я выключаю душ и вылажу из ванны.

Беру полотенце и вытираюсь насухо, а потом подбираю нужный крем.

Открываю баночку и начинаю мазать лобок. Чтобы он не жег и не саднил, чтобы кожа была мягкой, пусть и бритой. Самое неприятное будет дня через два, когда волосы начнут отрастать и появится щетина. Такая же, как бывает у него, когда он не бреется несколько дней. Жесткая и колючая. У меня она тоже появится, но между ног.

Я беру другой крем и начинаю мазать лицо, втирать его в щеки и лоб, в шею и снова в щеки. А потом беру третью баночку и намазываю грудь и живот. Я хочу быть красивой сегодня, хочу, чтобы в тот момент, когда он увидит меня, он потерял бдительность.

И чтобы я смогла сделать то, что мне надо сделать.

Сюрприз от Седого.

Второй сюрприз.

Первый уже во мне.

Я его даже не чувствую, будто так и родилась.

А тогда, когда я позвонила ему, я не чувствовала себя такой красивой. Более того, я чувствовала себя последней дрянью. Если не блядью.

Потому что у меня уже был мужчина и мы жили вместе. Он — со мной, я — с ним.

Вот только когда я звонила, его не было дома, хотя на самом деле я ничего этого уже не помню.

Я вообще его не помню, все это было не со мной.

Какой–то мужчина, с которым я жила и которого в этот момент не было дома.