Ремонт человеков

Хотя тут есть еще одна забавная подробность: тогда у меня тоже был муж.

Или почти муж. То есть, мужчина, с которым я жила постоянно, но который не был моим официальным супругом.

И если вспомнить тот мой визит к брату, то во многом он был связан с тем самым человеком.

Не визит, конечно, мое настроение и его последствия: как все, что произошло тогда в ванной, так и то, что сейчас рядом со мной человек, который хочет меня убить.

Навязчивая мысль, мысль, от которой никак не могу избавиться. Он хочет меня убить, он хочет меня убить, он хочет меня убить…

Лучше думать о чем–нибудь другом, например, о том, что было со мной до двадцати восьми лет. Даже не думать, вспоминать.

И не столько вспоминать, сколько попытаться пережить заново, про себя, в себе, извлечь из себя и заново переварить в себе.

До двадцати восьми лет я была довольно самостоятельной особой.

И считала, что нет такого мужчины, которого бы я не смогла обыграть в этой замечательной игре «мужчина тире женщина», впрочем, как и «женщина тире мужчина».

Единственное, чем приходилось платить за проигрыш, так это собой — лечь и раздвинуть ноги, но я все равно была в выигрыше, ибо только от меня зависело, раздвину я ноги или нет.

Может, потому я и не сопротивлялась тогда в ванной, не кричала и не звала брата — меня впервые брали силой, и я покорилась.

До этого все было не так, до этого я считала, что королева — всегда я. Королева, принцесса, властительница, повелительница.

И делала вид, что мужчины занимают в моей жизни отнюдь не главенствующее место.

Они были на обочине, присутствовали где–то за кадром, пусть рядом, но в тени.

Пусть на них бросаются похотливые сучки, но я не такая.

Я самодостаточна, я умна, меня гораздо больше интересует то, что творится в моей голове, чем то волнение, которое временами возникало между ног.

За исключением тех дней, когда месячные, но месячные — это не дни, месячные — это катастрофа, это момент, когда мир теряет нормальные очертания. Хотя ты знаешь, что пройдет несколько дней и все опять станет на свои места.

И голова вновь обретет ясность, а тело — легкость. Тяжесть и боль исчезнут, вновь захочется жить.

Жить и играть в привычные игры, когда мужчины пытаются поймать, а ты — убежать.

Не будучи при этом той похотливой сучкой, которая постоянно течет.

Собственно, именно поэтому я и девственности лишилась позже, чем многие мои подруги.

Мне было уже двадцать три, возраст, согласитесь, приличный для дефлорации.

Не могу сказать, что меня это совсем не тяготило — то, что я никогда еще не чувствовала в себе мужское начало.

Член, палку, хуй.

Но тяготило это как–то странно — в моем окружении уже у половины подруг были дети, вторая половина то ли собиралась беременеть, то ли делала аборты, а я пребывала в полном согласии со своей девственной плевой. Сама по себе она мне не мешала, мешало то, что я в свои двадцать три была белой вороной, которая не знала того, что знают они, мои подруги и подружки, то есть близкие и не очень, вот только все они могли смотреть на меня сверху вниз.

Что приводило меня в полное бешенство, потому что обычно сверху вниз смотрела я.

И мне оставалось одно — как можно скорее лишиться этой дурацкой девственности, вот только надо было решить, с кем.

Если бы у меня была любовь…

Если бы я была влюблена, если бы я томилась и страдала…

Но в последний, да и в первый, наверное, раз я была влюблена в десятом классе, вот только с того дня, когда он попытался вставить мне прямо в подъезде, любовь закончилась.

И мальчики, юноши, мужчины стали лишь предметом игры.

Но девственности надо было лишаться и я принялась внимательно смотреть про сторонам.

И как–то так получилось, что то, что было мне нужно, я нашла очень быстро.

У моей ближайшей на тот момент подруги был младший брат. Подруга была сверстницей, то есть, ей тоже было двадцать три. Но она, в отличие от меня, не была девственницей, она относилась к категории тех, кто делал аборты.

Младший брат был моложе почти на пять лет, ему было восемнадцать с чем–то.

То ли с четвертью, то ли с половиной.

Очень, надо сказать, славный мальчик, может, чересчур смазливый, но очень славный. Особенно, для первого раза.

При этом, он как увидел меня, так одурел.

Хотя надо признаться, что было от чего, если и сейчас, когда мне тридцать шесть, пусть и почти, мужчины порою дуреют, вот только я давно уже прекрасно знаю, чего они стоят.

Даже тот, который хочет меня убить.

А тогда я этого на самом деле не знала, я просто согласилась поехать с подругой на дачу, с подругой, с другом подруги, с другом друга подруги и его, соответственно, подругой. Вот только я была одна.

И для меня пригласили младшего брата.

Скорее всего, именно для того, чтобы он лишил меня девственности, хотя эти детали и не обсуждались.

Просто, чтобы мне не было скучно, подруга пригласила своего брата.

Милого мальчика с большими выразительными глазами и прекрасной фигурой, широкие плечи, мускулы выпирают где надо, такие мальчики любят смотреть на себя в зеркало.

При этом я совершенно не думала о своей девственности, когда мы поехали на дачу.

И когда приехали — тоже не думала.

Я забыла о ней, она меня не волновала.

Мне было хорошо и так, было тепло, было уютно, пели птички и замечательно пахли садовые цветы.

Я ничего не понимаю ни в птичках, ни в цветах, но мне до сих пор все это нравится — как одни поют, а другие пахнут.

Брат подруги вился вокруг меня как это делает какой–нибудь назойливый комар, он развлекал меня, он ухаживал за мной, он томился, его глаза блестели и мне было весело.

И я даже решила позволить ему поцеловать себя.

Нескромным пылким поцелуем.

Довольно влажным — отчего–то помню это до сих пор.

Я стояла на веранде, он прижимал меня к двери и пытался просунуть мне в рот свой язык.

Я временами то позволяла, то нет, милый молодой человек распалялся все больше и норовил залезть рукой мне под блузку.

Я чувствовала, что соски напряглись и хотят, но мне все еще было уютно с моей девственностью и я вовсе не собиралась расставаться с нею.

Хотя и понимала, что атаки будут все мощнее и мне надо будет принимать решение.

Но принимать решение мне не хотелось, мне просто нравилось, что у него такие ласковые, хотя и нетерпеливые руки, и что у него так стильно выпирает между ног.

Он прижимался ко мне, он терся о меня, он шептал на ушко, что сейчас кончит.

Я краснела и смеялась, а потом вывернулась из его объятий и выскочила на улицу.

Он появился вслед за мной, смущенный и тоже покрасневший.

Подруга внимательно посмотрела на брата, потом — на меня, потом опять на брата.

— Он у меня маленький, — сказала она мне, — ты его не порти…

Все засмеялись, больше всех — я.

Хотя если кто кого и собирался испортить, то — он меня, хотя навряд ли он подозревал, что в свои двадцать три я все еще девственница.

И что я пробуду ей еще до завтрашнего дня, потому что, хотя нас и положили вместе в чердачном закутке, ночью ничего не произошло.

Разве что он действительно кончил — мне в руку.

Хотя и просил, чтобы я взяла у него в рот, но я предпочла просто положить руку на его возбужденный член.

Положить руку и отдрочить, хотя слово это тогда произнести вслух я не могла.

Он тоже попытался раздвинуть рукой мне ноги, но я посчитала, что на первый раз с него хватит и моих затвердевших сосков.

И он, спустив мне в ладонь, успокоился, и внезапно заснул, а я лежала рядом, и думала о том, что — может — уже стоит распрощаться со своей пресловутой девственностью.

Позволить себя дефлорировать.

Потерять невинность.

Порвать целку.

А он спал рядом и посапывал, милый, очаровательный мальчик, который так и не добрался до моего сокровища.

Что, между прочим, для них все равное — главное. Цель жизни. Хоть прямо, хоть косвенно, но каждый из них помешан только на одном — сделать так, чтобы это сокровище стало его. И это. И это тоже. Поэтому они так часто смешны и жалки, и поэтому мы так часто проигрываем им: мы становимся зависимы, мы теряем свободу, мы позволяем себя убить…