Ремонт человеков

— Тебя тошнит, — говорит Седой, — и тебе не хочется курить, с тобой все в порядке?

— Со мной все в порядке, — говорю я и вдруг понимаю, что не все. Я просто забыла об этом, хотя женщины о таком не забывают. Но предыдущие три недели мне было не до того, и потом — я была в шоке. А это действует. Но задержка на три недели — это уже что–то.

А начаться должно было как раз три недели назад, недаром я брала с собой тампаксы.

— Посмотри–ка на меня, — говорит Седой.

Я послушно смотрю на него и он удовлетворенно кивает головой.

— Ты смотришь, как беременная, — уверенно говорит он.

— Этого не может быть, — говорю я.

— Может, — отвечает Седой.

— Этого не может быть, потому что я не способна, — говорю я.

— После ресторана, — говорит мне Седой, — вспомни!

— Ну и что! — говорю я. — Этого просто не может быть!

— Сходи к врачу, — говорит Седой, — или сделай себе тест, но ты смотришь как беременная, тебя тошнит и ты не хочешь курить.

— Ладно, — говорю я, — может быть… — И добавляю: — Я пошла?

— Иди, — говорит Седой, — но сообщи как–нибудь…

— Зачем? — спрашиваю я.

— Ты права, — говорит Седой, — это явно незачем!

Опять звонит телефон, и Седой берет трубку.

Я иду к выходу и толкаю дверь изнутри.

На улице солнце и еще жарче.

Я думаю, надеть мне очки или нет, и решаю, что пока не стоит.

Я хочу, чтобы кто–нибудь еще посмотрел мне в глаза и сказал, что я смотрю, как беременная.

Хотя я все равно не верю в это.

И никогда не поверю.

Пока все действительно не изменится и весь мир не уместится в моем животе.

Я иду по улице, в том же направлении, что и месяц с небольшим назад.

Мне надо дойти до перекрестка, свернуть, а потом идти дальше, пока не дойду до остановки.

Хотя можно поймать машину — так я доеду быстрее.

До дома, где меня ждут Н. А. и мой муж.

Отец и муж, которым я могу сообщить новость.

А могу и не сообщать.

Пока сама не поверю, но для этого мне надо сходить к врачу или сделать себе тест.

Совсем неподалеку аптека. Каждый раз, когда я иду от Седого, я себе что–то покупаю.

В тот раз это были темные очки, сегодня — тест на беременность.

Я куплю тест. Вернусь домой и сделаю все по инструкции.

И только тогда пойму, идти мне к врачу, или нет.

Говорить ли об этом отцу и мужу, или не стоит.

Парализованный и лишенный речи отец и муж, который узнает, что его жена — беременна.

Если я беременна и если у меня родиться дочь, то я назову ее любым именем, только не Майей.

Хотя, скорее всего, все получится наоборот.

Я хотела любить Майю и я буду любить Майю.

Я захожу в аптеку, какая–то толстая дама передо мной спрашивает что–то от головы и от давления.

Я стою и смотрю ей в спину, и чувствую, что меня опять подташнивает.

Майю мы похоронили на том самом кладбище и в том самом месте, где себя завещал похоронить и Н. А.

Когда он умрет, а ждать этого осталось недолго.

Судя по тому, что он просто уже не хочет жить.

Мне кажется, что он сам может сделать это, вот только как?

У него не работают руки и он не может говорить.

Он даже не может попросить об этом моего мужа.

И меня.

Я никогда не смогла бы убить своего отца, который — вполне вероятно — станет дедом.

И не когда–нибудь, а под Новый год.

Или — чуть за.

Точный срок подсчитает врач.

Если тест будет положительным.

Я ожидала чего угодно, но только не этого.

И я еще не знаю, что обо всем этом думать.

Потому что на самом деле ничего не изменилось, пусть даже я и вылила желтовато–мутную жидкость из банки в унитаз.

Так велел Седой, но сейчас мне кажется, что особого смысла в этом не было.

Потому что мне никогда не забыть того, что было.

Тех четырех дней и всей моей предыдущей жизни.

Парализованный старый павиан в кресле–каталке — может ли он быть моим отцом?

Мой муж — мог ли он быть любовником этого старого павиана?

Майя, которая так и не стала для меня тем, кем могла, — вот только я не хочу о Майе, я до сих пор помню, как все это случилось там, в Иерусалиме.

И нож — он все еще лежит в нижнем ящике стола.

Правом нижнем ящике.

Дискета тоже.

Странная дискета и неизвестно откуда взявшийся нож.

Я покупаю тест, выхожу из аптеки и смотрю на солнце.

Пусть даже у меня взгляд беременной, но мне все равно надо надеть очки.

У меня болят глаза, я слишком много плакала последнее время.

Я не хочу больше плакать, я хочу, чтобы все в жизни было по другому.

И я хочу быть беременной и хочу родить, хотя и боюсь этого.

И даже не боли — об этом я пока не думаю.

Просто нож все еще лежит в столе, но ведь зачем–то он туда был положен.

А кубика в груди больше нет и Седой не сможет придти не помощь, если что будет не так.

И никто не сможет.

Кроме меня самой.

Нож лежит в столе и мне с этим ничего не поделать.

Я не могу выбросить его, как не могу выбросить и дискету.

Они были в столе и будут, они переживут моего отца, они дождутся, пока вновь не наступит зима и мой живот не станет перевешивать.

Он будет большим и круглым, и муж сможет любить меня только сзади.

И груди набухнут, и соски станут крупными, как раздутые от воды фасолины.

Мы с мужем останемся вдвоем, похоронив Н. А. рядом с Майей.

И я так и не узнаю правды о том, был он моим отцом или нет.

И что у него было с моим мужем.

И кем была Майя ему.

Но до тех пор, пока нож лежит в столе, я буду думать об этом.

Уже родив, уже вернувшись домой с чем–то маленьким и кричащим.

Седой все же сделал свое дело, он действительно отремонтировал всех нас, недаром его странная контора называется «Ремонт человеков».

Я думаю обо всем этом, пока трясусь в автобусе, возвращаясь домой.

Туда, где меня ждут муж и Н. А.

И еще — нож, лежащий в правом нижнем ящике стола.

Я снимаю очки и смотрю за окно, на улицу, пытаясь привыкнуть смотреть на мир своими новыми, беременными глазами.