ИМ ХОчется этого всегда

льшого ума — тем паче что откуда ему взяться-то, уму, сколько разящей хитрости — этого хватало. Он стал выдержаннее и проникновеннее. Соберется с кем дела делать, поговорит по душам, да и расскажет будущему партнеру какую правдивую историю из жизни своей в третьем лице. Расскажет, посмеется и выжидает, что ему скажут на это. Пойдет партнер на поводу, не разберется по существу, что к чему, скажет, мол — дурак он, знакомый ваш, вот тут и конец партнерству. Не любил Илья Калугин людей поверхностных, пустых, ненадежных. А задумается собеседник, промолвит: «Как тут судить можно — эту жизнь чужую почитай от начала до конца прожить нужно, чтобы поступок человека понять и рассудить», — считай, договор уже подписан. И редко когда дурачок ошибался. Вряд ли он тогда читал труды Миши Гринфельда, хотя мне известно, что в ту пору Михаил уже начинал зомбировать бизнес нейролингвистическим программированием, но действовал Илья-дурачок мастерски.

Два года назад он купил себе большой дом на Рублево-Успенском шоссе, взял жену с конкурса красоты, да беда вышла: не смогла она понести, как ни старалась. А он о ребенке думал, мечтал, как будет его на спине катать да в футбол во дворе дома играть. Вспоминал лица детворы в те годы, когда выходил из подъезда с новеньким мячом, и грезил о мальчугане, с которым теперь сможет играть до конца дней своих, не боясь того, что тот однажды дерзко рассмеется ему в лицо и назовет дурачком.

Я вот сейчас спрашиваю себя: «Для чего я живу?», понимая прекрасно, что вопрос риторичен, и думаю, имел ли когда Илья намерение кидануть конкурентов из «Рыб-столицы» или «Морпродуктов». Задвинуть тему, чтобы тем жилось несладко, прижать персонал, чтобы икал, а не петухов на экране расстреливал.

И больше склоняюсь к той мысли, что нет, не имел. Мне кажется, он знал, для чего живет.

«Краса России» оказалась на редкость бесплодной, и тем сильнее горе Илюшино было. Брось ее да уйди к другой, нормальной роженице — принесла бы ему целую футбольную команду, успевай только обеспечивать, — вот так и поговаривали за его спиной. Но не умел Илюша больно людям делать. Разве же виновна она, девочка эта, что не может ему сына родить?

Но он рук не опускал, возил молодую жену по докторам, по знахарям, и довозился до того, что однажды шепнул ему один добрый человек, что не в бесплодии дело, а в намерениях. Девочке этой фигуру портить, когда у нее на сотни тысяч контракты с журналами и косметическими фирмами… — ты что, Илья Игнатьевич, дурак, что ли, не понимаешь?

Не сказал ничего он жене, уехал на неделю в Ниццу, словно бы в командировку насчет рыбы — той дуре и такой отмаз прокатил бы за тему. А рыба Илью и не интересовала вовсе. Сидел он там на пляже и смотрел, как малыши-пузаны без плавочек от воды к мамам косолапят. Так и вернулся домой с ноющим сердцем, с болью не отходящей, с тоскою насевшей.

А через неделю он стоял на светофоре, ожидая, пока загорится зеленый, и смотрел, как воспитатели ведут через дорогу десяток детишек. Малыши в одинаковых,