ИМ ХОчется этого всегда

завец, выпустили. Но хоккей отняли. В дежурке вечерами бывает такая тоска, что изъятие орудия едва не совершенного тяжкого преступления пришлось весьма к месту.

За неделю пребывания на казенных харчах он помочился кровью с месяц и, хотя самочувствие было не очень, вышел на работу — есть-то на что-то все-таки нужно. Но в СМУ уже позвонили и сообщили, что каменщик Калугин ведет себя подозрительно, был замечен при неприятных обстоятельствах дружбы с малолетними, и хотя вменить ничего не получилось, осадок в душе сотрудников правоохранительных органов остался чрезмерный.

Получил Илюша расчет, вернул долг за хоккей и стал искать место для жизни, потому как его из общежития, хотя бы и неуютного, выселили. Общежитие, известно, ведомственное, а лицам без определенных занятий в ведомственных общежитиях делать совершенно нечего.

До весны дурачок жил в компрессорной близ СМУ. Сторож знал, что Илюша, хотя и дурак, но человек ответственный, а потому, если он будет всю работу делать, «то пущай живет».

Зима миновала, за ней проскользнула весна, и жизнь его стала понемногу налаживаться. От нечего делать стал ходить он на рыбалку и проводить у воды все дни. Рыба давала обед и ужин, никто не досаждал, никто не подозревал, и не было слышно этого сдавленного: «Смотри, дурачок идет…»

Мечта долго не возвращалась. Месяц. Ушла куда-то, забрела настолько далеко, что стоит только ей замаячить на горизонте, не явственно, а так, намеком, чаянием, как вдруг заноют отбитые старательными милиционерами почки, заноет под сердцем, и впереди опять — пустота…

Все произошло нечаянно. Неожиданно, как и все в Илюшиной жизни. Возвращался он как-то по трассе с садком, полным жерехов, как вдруг притормозила рядом машина, большая, как дом, и голос, чуть хриплый, бывалый, прогудел:

— Почем, браток?

«Так я, это…» — начал было он, собравшись уже сказать, что, если людям голодно, то какие уж тут могут быть деньги.

— Хватит?

И в открытое окошко увидел Илюша пятисотенную, какую аккуратно получал каждую неделю кладки кирпича на стройке.

Машина давно уехала, вместе с нею и садок, а он все стоял у обочины и с удивлением рассматривал купюру. И когда вернулся в компрессорную, вдруг все понял. И утром был уже на реке. А в обед, с сеткой, полной рыбы, на дороге.

К зиме на него ловили рыбу уже пятнадцать подрядчиков, а он имел с десяток договоров с магазинами и ресторанами.

Через год он имел в городе свой рыбный магазин. Через два — шесть по области, и называли его теперь Ильей Игнатьевичем.

Деньги шли к нему, как идут на магнит рассыпанные по полу иглы. Дело он держал крепко, воровать у себя не позволял, хотя никогда и не отказывал, если люди приходили в нужде. Дурачком его никто более не называл даже вполголоса. Только за спиной, на большом расстоянии, чтобы ветер ни слова не донес. «Повезло дураку», — сокрушались одни. Другие мудро замечали: «Дождался идиот своего часа. Навалилось. Теперь не упустит».

И Илюша не упускал. Большие дела требуют не столько большого