Мертвые сыновья

Как прошло то время, он и сам не знает, не мог бы рассказать. Жизнь была прекрасная, стремительная, ошеломляющая. Жизнь летела. Каждый день приносил новые, неизвестные вещи, и он бросал их в свой мешок, мешок с жизненным опытом. Иногда, правда, его охватывало какое-то странное смутное чувство. (В сумерках, когда, прикрыв глаза и держа сигарету во рту, он слушал пластинку: в вечернем воздухе звучала труба Армстронга. Или по дороге домой. И еще ранним утром, когда просыпался с первыми лучами солнца, проникавшими сквозь опущенную штору, а рядом лежала Лена, чужая и далекая.) Что-то странное происходило с ним, от тоски по спине пробегали мурашки. И он думал: «Точно на меня наложили арест…» И в самом деле, Лена обращалась с ним, как с собственной вещью. Она говорила: «Нет, нет, не надевай этого галстука, мальчик», «Не держи так вилку, дитя», «Повтори это еще раз. Повтори, мне нравится, как ты это говоришь». Всегда Лена, везде Лена. Она следила за его костюмами, бельем, обувью, одеколоном, зубной пастой… «Мигель, милый, не пользуйся больше этим лосьоном, он раздражает кожу». Но дело было не только в этом. А в чем — он не знал. Точно перед ним разверзлась пустота. Думать он не хотел. Лучше было не думать.

Однажды он увидел Май. Стоял уже сентябрь, вечерело. Выполнив поручение, он шел из магазина тканей, медленно поднимался по бульвару Благодати. Красивые позолоченные листья платанов шуршали под ногами. «Какие-то ненастоящие», — подумал он. Асфальтированные дорожки купались в розоватом свете. Над головой полыхало оранжевое небо. Острые крыши вырисовывались вдалеке. В витринах зажигались огни. Пахло чем-то резким. Должно быть, дождем. Кто его знает… Ему было приятно идти вот так — медленно, не торопясь — и чувствовать себя живым, чистым и удивительно спокойным. И тогда он увидел ее. Она шла навстречу, в хорошо сшитом сером пальто. Забавная штучка, эта девушка! Ошеломленные встречей, они остановились и смотрели друг на друга. Май слегка покраснела. «Мигель», — проговорила она. Он улыбнулся: «Май, это ты! Сколько лет, сколько зим!» — «Ну да, я, — ответила она, — просто не верится… Как живешь?» Не договариваясь, пошли вместе. Зашли в бар. «Ладно, только одну рюмку. Знаешь, я не могу задерживаться…» — сказала она. Они сели в глубине зала. Май без умолку болтала о том же, что и всегда. Он не слушал, он только смотрел на ее крашеные губы — как странно: она стала краситься, — вглядывался в ее светлые глаза. Машинально сказал: «Май, ты очень хорошо выглядишь». Она возвратила комплимент: «Ты тоже, Мигель. Лучше, чем раньше». Они выпили по рюмке, потом еще и еще, и она забыла о времени. И вдруг ему безумно захотелось жить в своей «студии» и увести туда Май. Но — черт, «студии» не было, и ничего не приходило на ум. (Ей не предложишь что попало.) Он уже знал — она любит, по крайней мере, соблюдать приличия. Он нахмурился. «Что с тобой? — спросила Май. — Ты опять стал какой-то странный…» — «Ничего, — ответил он решительно. — Просто я хочу побыть с тобой, и не знаю где». Она внимательно взглянула на него. Щеки ее покраснели, глаза загорелись, но вдруг она стала серьезной, даже как будто печальной. «Не надо. Так лучше», — сказала она. И ему показалось, будто что-то случилось в эту минуту. Он подумал: «Если узнает Лена…» В один миг разобьется все: и дела, и вся его жизнь. «Нет, нельзя…» Он встал и расплатился. Они молча вышли из бара. Он взглянул на часы: половина десятого, забеспокоился: «Еще увидит Лена…» Май была грустной, а он не знал, что сказать ей на прощанье. Ему захотелось найти такие слова, которые заставили бы ее улыбнуться. Он сам не знал почему, просто ему хотелось видеть ее улыбку. Но в голову ничего не приходило, и он спросил: — «А где Фернандо, что он делает?» — «Он в Мадриде, учится…» «А что с Хосе Мариа?» — «Я вижу его очень редко. Знаешь, у меня теперь новая компания». Он продолжал спрашивать и никак не мог найти другие, нужные и ему и ей слова. Они были чужие. Что-то кончилось там, в баре. Она подала ему руку и ушла. Он не смотрел ей вслед. Странное чувство овладело им: разочарование, печаль. В голове мелькнуло: «В конце концов, почему я не могу делать то, что мне хочется! Почему бы мне не привести к себе девушку? Лена все понимает…» Хотя, конечно, не стоило рисковать.

Осень хозяйкой вошла в город. Мигель не скучал. Какая уж скука с Леной! Томас и Лена были непоседы. Втроем они провели неделю в Мадриде, а потом отправились на несколько дней в Гредос. Это было великолепно, чудесно. Ему нравилось менять обстановку. Лена вела себя чудесно: она даже немного кокетничала с «мальчиками» в отеле. Он не обращал внимания, даже был рад. Довольный вернулся в Барселону. Он думал: «Сначала понемногу, а там… Кто знает!» Конечно, его пугала мысль, что она насытится им и тогда все кончится. Однако она все не насыщалась. Какова штучка!

Ему исполнилось девятнадцать. В честь дня его рождения задали грандиозный пир. Ему казалось, что в тот день в мире больше не осталось алкогольных напитков. Он навсегда запомнит этот день. Они кончили пировать в восемь утра — в Каналетас. Они сидели в маленьком кафе, глазам было больно от света, а внутри стоял туман. Тогда-то и появились эти итальянцы. Он и сам не знал, отчего, но ему они сразу не понравились. У него, разумеется, не было особых причин для неприязни. Но они вызывали у него физическое отвращение. Да, итальянцы не понравились ему. Их было трое. Кажется, старые друзья Томаса и Лены. Он подозревал, что это — опасные люди, как и все в этом доме, и скоро убедился, что не ошибся, хотя ни о чем не спрашивал. Так было лучше — ни о чем не спрашивать. Шла вторая половина октября. Он любил это время: сад за особняком Лены и Томаса наполнялся влажным и красивым красноватым светом. Там, внизу, город стряхивал с себя летнюю дрему и постепенно набирал ритм. Да, октябрь он любил. Воздух был напоен густым сладким запахом, а впереди — надежды, планы, жизнь. Итальянцы приезжали и уезжали. Затем промелькнули какие-то моряки. Потом… как всегда. Только на этот раз дело было несколько сложнее. Он отлично понимал. И, пожалуй, Томасу не следовало говорить: «Мигель, это не просто. До сих пор ты вел себя молодцом». Он и сам знал, что не дурак. Конечно, Томас слишком захваливал его, но, в конце концов, он всегда все преувеличивал — простая любезность. «На этот раз будь осторожней». Чутьем и опытом Мигель знал, что самое опасное место — тихий омут. Но он был хорошим пловцом и умел выходить сухим из воды. Ему этот омут не страшен. Конечно, не страшен. С тех пор как появились итальянцы, он часто «разносил товар» по глухим местечкам, в нижней части города. Он заходил в маленькие кафе в китайском квартале, в обшарпанные кабаре, в темные, грязные бары. Поднимался по черным засаленным лестницам подозрительных облупленных домов неподалеку от Театральной арки и передавал маленькие, но драгоценные пакеты. Иногда взамен давали конверты, иногда — ничего… Он догадывался, что лежит в пакетах, — что он, дурак? — понимал, чем это грозит. И все-таки не боялся. Наоборот, никогда еще он не чувствовал такой уверенности, такой радости. «Важная штука, эти пакетики!» — подумал он. Томас и Лена, а вместе с ними, разумеется, и он жили превосходно, как никогда раньше. «Надо приглядеться, что может дать это дело». Он широко раскрывал глаза, оттачивал слух, думал: «Сейчас я хорошо устроен… А дальше… увидим. Жизнь принадлежит мне: впереди еще много лет. А сейчас учиться, узнавать…» Да, он был смелый, ловкий и благоразумный. «Ты — настоящее сокровище, мой милый», — говорила Лена между поцелуями. Все шло хорошо. Очень хорошо. Он и не подозревал, с какой быстротой и легкостью все разобьется вдребезги. («Как ужасно: вот так, за несколько часов все было кончено!») А впрочем, это известно — тут ничего не поделаешь. Такая уж собачья жизнь.

●

Мигель чувствовал, как внутри нарастали ярость и тревога. Клокотало возмущение против всех, против всего. Против того, что там, над головой, против людей и вещей, событий и слов. «Какая мерзость, все мерзко», — думал он, стиснув зубы. Он понял вдруг: его провели, обманули, он был просто куклой в громадных сильных руках… «Я был посыльным… Ну да, просто-напросто посыльным. Проклятие! Сделали из меня разносчика… Так расхваливали, так носились со мной! А на самом деле, кто я был? Никто, мальчик на побегушках…» Конечно, нужно признать — они умели подсластить пилюлю. «Я дал себя провести… Кто знает, может, они уже уехали из Испании и сейчас в Венесуэле или еще где-нибудь… Они всегда говорили о Венесуэле. Как мы поедем туда… Собаки! Бросили меня в беде!» Мигель от ярости заскрежетал зубами. Болели руки, ноги, шея. Что-то болело и там, внутри, и мешало дышать.