Банда Мило

Подобного рода разговоров в те времена мы заводили бесчисленное множество, так что с уверенностью сказать, какой из них Элис имеет в виду, я вряд ли мог. Тогда слова ее воспринимались мной как своего рода комплименты вроде: «Я люблю тебя и не хочу расставаться ни на миг». Я и не осознавал, что на самом деле слышу угрозы. Вот в этом все женщины: нет чтоб подойти и выдать все прямым текстом, так им вечно надо запрятать смысл где-нибудь между строк, и храни вас Господь Бог, если до вас он не дошел.

— Помочь вам донести покупки до дома? — Это все, что я нашелся сказать.

— Нет уж, спасибо. Не могу я доверить тебе яйца. Вдруг ты с ними сбежишь.

— Бьешь ниже пояса.

— Ага. Я так и думала, что это тебя заденет.

— Мамочка сердится на плохого дядю за то, что он ушел, — обратился я к Марку, который в ответ пустил из носа несколько пузырей.

— Мамочка не сердится. Мамочка всего лишь хочет, чтобы плохой дядька занялся тем, что у него получается лучше всего, и снова ушел.

— Мамочка не любит плохого дядю, хотя когда-то мы с ней дружили.

— Да, но плохой дядя скверно обошелся с мамочкой, поэтому мы больше с ним не дружим.

— Плохой дядя хочет просто извиниться и попросить прощения за свой скверный поступок.

— Мамочке не нужны извинения плохого дядьки.

Мамочка хочет жить своей жизнью.

— Я знаю. Но городок наш маленький. Поэтому мамочка будет постоянно сталкиваться с плохим дядей. И плохой дядя хочет помириться с мамочкой и снова быть друзьями.

— Мамочка советует плохому дядьке переходить на противоположную сторону улицы каждый раз, когда он ее увидит, и больше никогда ей не докучать.

— Вот видишь, какая она, — сказал я Марку, хотя его, похоже, это тоже ничуть не волновало.

Из-за угла вырулил автобус, и Элис принялась собирать сумки и пакеты. Я и надеяться не смел, что она вообще взглянет в мою сторону даже чтобы попрощаться, но вместо этого она сбросила личину непробиваемой стервы и заговорила со мной тоном, который я уже начал забывать.

— Послушай, Даррен. Мне трудно будет это произнести, но я все равно скажу. Тогда ты просто не сможешь более меня доставать. Когда-то я действительно тебя любила. Любила сильно. Даже слишком. До безумия… Но что, ты думаешь, я вспоминаю, оглядываясь на те дни? Только боль. Не любовь… а боль. Это неправильно. Ты очень сильно ранил меня, Даррен. И ранил так, что и представить себе не можешь… А я никогда не смогу простить тебя за это. А свою фантазию о том, что мы можем начать все сначала и снова быть вместе… Просто выкинь ее из головы.

Этого не будет никогда. Ты для меня в прошлом… Всего лишь воспоминание. Я попытаюсь думать о тебе нежно, когда смогу, но такое вряд ли будет часто случаться. Я теперь живу ради себя и Марка.

Я обратил внимание, что она не сказала «ради себя, Марка и Брайана».

Элис подалась вперед и слегка поцеловала меня в губы.

— Прощай, — промолвила она, глядя прямо мне в глаза, и я тут же понял, что все по-настоящему.

Дверь автобуса открылась, и Элис с коляской и покупками, с трудом пробив себе дорогу, принялась рыться в кошельке, чтобы оплатить проезд.

— Я правда изменился, — бросил я вслед, но она и не обернулась, и даже не глянула на меня в окно, когда автобус тронулся с места.

И в тот момент мне стало так плохо, как не было бы, упусти я десятифунтовые банкноты всех старушек Британии.

6. Вероятно, ограбление

— Пару дней на душе скребли кошки, мысли были за-биты одной только Элис, и в голове постоянно вертелся вопрос: как же наши отношения могли разладиться до такой степени? Трудно вообразить, что когда-то мы так любили друг друга, что даже мысль о расставании — пусть коротком — являлась для нас невыносимой. Я постоянно вспоминал, как мы подшучивали друг над другом, как делились секретами, как занимались любовью… Хотя последнее напрасно, потому что при каждом воспоминании об этом я не мог сдержаться и не испытать сильнейшее сексуальное возбуждение, отчего чувствовал себя еще более подавленным.

Исключительно по необходимости я сделал то единственное, что, по моему мнению, могло бы помочь мне забыть Элис.

— Вот это был заряд, — поздравила меня Баб.

— Угу, — тяжело выдохнул я себе под нос и перекатился на свою сторону кровати, где валялась наспех сброшенная одежда. — Во сколько возвращается твой старик?

— Колин? Его не будет до шести, так что у тебя масса времени. Мы сможем поболтать, так сказать, нагнать упущенное. Есть хочешь? — спросила она, поправляя очки на переносице.

— Э-э… нет. Боюсь, не полезет. Да и не могу я. Мне нужно попасть на почту и обналичить чек, — выговорил я и сунул ноги в штанины.

— Ладно. Тогда, может, выпьешь чаю на дорожку?

Чайник поставить недолго.

— Хм… ну что жэ давай, — согласился я и передал ей коробку «Клинекса».

Барбара заварила чай, бросила на тарелку кусок пирога и поставила все это передо мной. Мы немного поболтали о положении вещей в мире, о том, как она переделала под себя одного парня, а другого послала подальше за то, что он заявил, будто бы «чует дерьмо на расстоянии». И первый, и второй были еще во времена школы, но не прошло бы и часа, как оба могли оказаться в числе ее нынешних завоеваний на любовном фронте. Так что, воспользовавшись этим предлогом для успокоения совести, я ускользнул из рук Баб.

— Заходи, когда захочешь. В любое время. Я всегда в твоем распоряжении, — произнесла она, одаривая меня глубоким влажным поцелуем и наглаживая через джинсы мой член, пока я пытался протиснуться через входную дверь.

Добравшись до края дорожки, я проверил свое самолюбие. Не-а… я все еще недоволен собой. В общем, чтобы утешиться, решил я опрокинуть бокальчик пивка с пакетиком орешков. Только для начала обналичу чек.

Почта оказалась небольшим отделением, которому на вид было лет сто. Оно служило домом старику-почтмейстеру примерно того же возраста и двум дряхлым курицам, которые сидели за проволочной сеткой и, кажется, знали всех, стоявших в короткой очереди, по именам. Интересно, станут ли они здороваться со мной и справляться о здоровье моей семьи после того, как я буду мозолить им своим чеком глаза в течение двух месяцев? Или сочтут меня очередным вымогателем пособия по безработице и станут воротить нос? Нет, похоже, это весьма дружелюбная шайка. Они все примут на веру и будут вести себя со мной вежливо и учтиво, пока я буду отвечать им взаимностью.

Кажется, именно в этом и заключается смысл законопослушного общества — во взаимном уважении. Каждый соглашается жить по определенным правилам, и уважение происходит от решимости их придерживаться. В сущности, эти старики на почте и есть краеугольный камень нашего общества. Они проявят ко мне уважение и отнесутся как к равному, если только я не выкину ничего, что нарушит существующее положение вещей, например, свяжу их струнной проволокой и скроюсь со всеми их денежками. Выходит, если никого из них не грабить, не насиловать и не убивать, то автоматически заслуживаешь их уважения.

Опять же в случае с той старушенцией и ее десяткой… Все-таки неплохо было заиметь ее уважение. Знаю, это прозвучит нелепо и смешно, но я практически видел, как эти старушки и остальные посетители смотрели на меня и думали: «Какой умница! Молодец, что нас не грабит! Здорово, что просто пришел на почту с той целью, для которой она и предназначена. Просто молодчина!»

В свою очередь, я стоял весь такой милый и беспечный, всем видом выражая: «Я просто хочу обналичить чек. И всего-то. Вам ничего не угрожает. Я больше этим не промышляю. Хочу приспособиться и жить спокойной размеренной жизнью».

«Молодец. В самом деле. Потому что он ведь раньше был опасным типчиком».

«Да. И мне приходилось о нем слышать. Настоящий ворюга, Не заслуживающий абсолютно никакого доверия. И тем более чьего-то уважения».

«Ну, он ведь больше этим не занимается. Отныне и вовек он один из нас. И пришел он сюда только ради того, чтобы обналичить чек. Он даже скажет «пожалуйста» и «спасибо», когда будет получать деньги». «Что ж. Это заслуживает уважения». «Разумеется, заслуживает. Особенно в свете того обстоятельства, что это место словно создано для того, чтобы его ограбили». «Правда?»