Затылоглазие демиургынизма

Все мирские дела моховцы тоже решали у своего заветного камня: когда ладить дороги, выходить на наведение моста через Шелекшу, на очистку лугов и пастбищ, починку изгородей. О племенном быке — старого оставить или другого в стадо пустить?.. И другие дела, возникавшие нежданно-негаданно, у заветного Шадровика обговаривалось. На сам камень поднимался староста, "головка", а позже член Сельсовета. Из уважения к обществу, к сходке, вошедший на Шадровик обнажал голову. Дмитрий Данилович помнил на нем отца, всеми почитаемого, как опытника. На берег высыпала вся деревня — и стар, и мал. Молодые исподволь втягивались в заботы деревни. У парней повзрослей, порой, и споры возникали между собой о решении мужиков. Длинных разговоров не велось — полчаса на камне не простоишь. провинившихся тоже выводили на Шадровик: "Становись на вид, выкладывай грехи, кайся". Злонамеренника заставляли прыгать в глубинку с камня. В чем пришел, хоть в шубе и шапке. И крестили его, называя "купаный". В "купаных" ходили все Жоховы: и дед Сашки Жоха — Ивашка Жох, и отец — Илюха Голодный.

Дед Ивашка был похитрее сынка — Илюхи Голодного. Говорил, взойдя на Шадровик: "Что, мужики, могу сказать на этом чистом месте — грешон перед всеми вами и перед Господом Богом, каюсь. Купелью и очищаюсь". И тут же, крякнув, прыгал в воду. А Илюху Голодного, бывало, под гогот всей деревни спихивали с камня. Когда спихивали — это уж большой позор, высмехи неунимаемые.

Жоховы поворовывали. От роду у них такое шло. То чужую поленницу дров увезут, то суслон ржи со своим перепутают и соседний прихватят. Собственный сарай в Каверзине не "узнают" и в другом воз сена навьют. И у соседей, что неладно лежит, прихватят нечаянно.

Общественным местом у моховцев были еще сыроварня. Так назывался сарай на горе напротив Шадровика, и кузница ближе к большаку у ручья. В сыроварню утром и вечером бабы несли молоко, а приносили из нее обрат и новости. В кузнице велись мужицкие разговоры. Ковал там старший брат Глеба Федосеевича — Аким Федосеевич Галибихин. Весельчак, балагур и незлобивый выдумщик-подначник. Жил в Мохове, в доме по правую руку от Кориных, где теперь горка пепелища в лопухах. И все ждется, может кто и вернется из Галибихиных на это место. Женился Аким на моховской девице из бедных и заново отстроился на месте невестиной хатенки, своей кузницей обзавелся. Дедушка Сашки Жоха, Ивашка Жохов, любил захаживать к Акиму-кузнецу, разговоры разные послушать. Аким над ним забавно подшучивал: "Опять слышал, Иваха, не повезло, купаным будешь". И как-то пообещал ему подковать его кобылу "задом наперед". И объяснил: "Оно и получится — едешь туда, а по следу оттуда". Ивашка усумнился: "А не смеешься?" Кузнец поклялся: "Чтоб меня кузнечными клещами на том свете за язык в ад тащили". Дело было в страду, рожь начали жать, и яровые дозревали. Кобыла Ивашки Жохова была подкована "задом наперед". А утром один большесельский мужик недосчитался на своей полосе пяти суслонов ржи. Заехали по следу и не понять откуда, а увезли, так выходит, в село. Обкраденный мужик пришел к моховской гадалке Матрене. Разгадывавшей всякие беды по Шадровику. Аким- кузнец успел Матрене шепнуть, чтобы подороже взяла и направила в само село. Сердит был на сквалыгу большесельского. Матрена-гадалка сказала: "Наоборот пропажу ищи, не по воде, а супротив воды, инее по мутной, а по чистой". Вроде и не соврала. Мужик в подозрении рыскал в конце Большого села, ближе к реке. Но вора так и не сыскал. Аким Галибихин молчал. Человек сметку проявил, а сметливый в выигрыше. Да и сам в афере замешан… Спустя год Ивашка Жох в праздник спьяну похвастался, как подсадил большесельского сквалыжника.

Кузнец тоже признался отцу Дмитрия, Данилу Игнатьичу, тогда члену Сельсовета, что подзудил Жоха на такое: "Напаскудил, Игнатьич, вроде смеха было, а теперь стыд берет". Отец усмехнулся, покачал головой, сказал: "Коли так, Федосеич, то и надо отмыться, грех с души снять. Заодно с Иваном и выйдете на Шадровик. Аким-кузнец насуписля. Отмыться-то и надо с покаянием, но заодно с Жохом, оно и обидно до позора. Но что делать, закон общества".

В воскресение собрался сход. Аким Галибихин влез на Шадровик и тут же, чтобы не торчать у люда на виду, прыгнул в Шелекшу. Ивашка Жох на животе ужом сполз с камня под общий смех. Сделал это вроде для удовольствия зрителей. Все делал незаметно и тут втихую покаянно долг исполнил и вместе с тем как бы милостиво потешил люд.

К отцу, к дедушке, шли и горе рассудить и за советом. Через дом их, Игнатьевых, как вороха зерна через веялку, пропускалась вся моховская бытийность. Захаживали и большесельцы, и дальние деревенские. Кто за чем — за семенами, телку выменять на племя, о хлебопашестве поговорить с моховскими опытником.

Так жило Мохово в мирные дошкольные годы Дмитрия, в пестрое забавное и вроде бы вольное время. Один был страх тогда у всех — преследование за самогонку. Тогда с этим попались в Мохово сразу двое. Но дело не дошло до суда, моховцы все решили на Шадровике. И постановили: "Самим бороться с самогонщиками". И ровно бы по воле, исшедшей с Шадровика, тут же "рыковка появилась". И половина деревни избежала быть купаной.

В школу Дмитрия увели сестры, ходившие одна в четвертый класс, другая в третий. Федосья Жохова, узнав, что Дмитрий пошел в школу, пришла к дедушке Даниле с упреком: "Чтой-то, Игнатьич, Сашука-то моего оставили, погодки ведь с Митюхой?" Отец велел Дмитрию на другой день зайти за Сашкой. В первый класс пошел и Андрюшка Поляков. Он был постарше и пропустил год — не было сапог. Все трое участвовали в школьном драмкружке — "представляли". Кружком руководила учительница Павла Алексеевна. Пьески выбирались больше про попов. Название их Дмитрий не помнил. А вот как бороду из кудели приделывал и в материно платье рядился вместо рясы, осело в памяти. Сашка Жох изображал активистов, ему нравилось нападать на попов. Андрюшка Поляк представлял учителей. Еще он рисовал, оформлял школьную газету, писал плакаты. Сашка завидовал почету Андрюшки, обзывал его Зилой-Мазилой, задирался как активист. Большая ссора между "троицей" вышла, когда учились в третьем классе. Была весна, теплый май, начало пахоты, сева. Андрюшка нарисовал в школьной газете к заметке Дмитрия, названной "Как кто орет", смешной рисунок. Дремлет непутевый ораль в борозде. Лошадка его, склонив голову, "газетку читает". Сашка подсмеивался над рисунком: уши у лошади собачьи и мужик больно соплив… В воскресение моховцы пошли в кино. Школа и клубом была. Кто-то из языкастых баб возьми да и выскажи Сашкиному отцу: "А ведь окапленный ты, Илюха, в борозде-то дремлешь. И у кобылы-то ребра, как у твоей. Ровно частоколины в загородке торчат. И сопля на губе, как у тебя пьяного".

На другой день Илюха Голодный подкараулил за овинником школьников. Андрюшке исцарапал лицо в кровь. Хотел и Митьку побить, но девчонки визг подняли, а мальчишки стали бросать в него комьями грязи.

Поляковы не стали подавать в суд на Илюху Жоха, как настаивала учительница Павла Алексеевна. С отцом Дмитрия Семен Поляков рассудили: "Одно дело ребятишки ссорятся, другое дело взрослые. Так все и забудется, а суд только ссору усугубит". Велели и сыновьям помириться с Сашуком. Но Жоховы посчитали это за робость Поляка и Корня: "Они, Жоховы, бедняки, слывут активистами, их осмеяли". Сашка схватил на дороге лошадиный "катышек" и залепил Андрюшке в лицо, когда тот попытался с ним заговорить. Тут же отбежал, в открытую драться побоялся, струсил.

3

В мирные годы, какие настали было после войны гражданской и всех невзгод, отец, дедушка, возмечтал было переселиться на хутор, выйти из общины, взять отруб. Обосноваться вольным пахарем за Шелекшей возле Татарова бугра. Заходили о том разговоры с Яковом Филипповичем Стариком Соколовым. Он как-то загадочно сказал отцу, что не спроста его туда, за Шелекшу, тянет, к Татарову бугру. Он и сам держал думу поселиться тоже хутором на берегу речки Быстрицы, Гед была выделена сухеровским староверам Соколовым сенокосная деляна. Но в отличии от отца, не больно торопился начинать о том разговор со своими деревенскими мужиками. К отцу в сарайчик-мастерскую чуть ли не ежедневно приходили старики и степенные мужики поговорить о новостях, которые будто с ветром заносились в Мохово. Старший брат отца, дядя Федор, тоже подумывал о выходе на отруб. Ему мечталось поселиться в Каверзино, вблизи деревеньки с таким же названием. Быть подальше от суетной мирской жизни, вольно пожить. Моховцам не больно хотелось отпускать от себя ладных хозяев Кориных. Но слухи о переменах жизни, как зарницы и громы далекие завораживали всех… Об отце, дедушке, говорили: знамо, Игнатьичу, опытнику при полосках в общих полях нет воли. И гадали: но отчего вот его тянет за Шелекшу к Татарову бугру, нечистому месту, Гед пугает. Отец на это отвечал: в лесу тоже вот часто пугает, кого-то заводит и блудят. Так что же и в лес не ходить. А нечистое очистится трудом и верой.