Изжитие демиургынизма

Кочурин Павел

Коммунист во Христе. Книга 2

ИЗЖИТИЕ ДЕМИУРГЫНИЗМА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Дмитрий Данилович Корин вышел от лесничего с удостоверением колхозного лес-ника. Радости при этом не испытывал. Получил то, зачем приходил, ну и ладно. Постоял возле конторы в нерешительности. Раз оказался в райцентре, чело бы не зайти к старым знакомым, в райторг заглянуть. Но какой-то внутренний настрой в себе противился этому. Направился к автобусу. Дожидавшемуся обратных ездоков на обочине шоссе. Но входить в него тоже что-то останавливало. Обошел его стороной. Подумалось, что в автобусе всяк друг другу сват и брат. Пошли бы расспросы, разговоры ненужные. И самому пришлось бы что-то рассказывать. А ему сейчас как раз и не хотелось разговоров. Выйдя из лесничей конторы, он осознал себя каким-то уже другим человеком. Хотя и оставался колхозником, но уже не вчерашним. Это исходило не от того, что он стал лесником. Перемен больших должность не сулила. Ты окажешься в кругу еще больших раздоров, дрязг, наветов. К колхозному лесу кто только руки не тянет. А тебе, если по должности держаться, впору от наседаний отбиваться. Да и от не чьих-нибудь, а высокого начальства. Гадать особо не надо, что тебя тут ждет. Но, несмотря на очевидность всех неприятностей от должности колхозного лесника, он ощущал в себе и радость человека, которому наречено судьбой что-то свершить необходимое на земле, по которой сам ходит. И не столько люду колхозному угодить, а именно самой земле.

Старик Соколов Яков Филиппович в былых рассуждениях с дедушкой Данилом, а также в досужих беседах с художником, Андреем Семеновичем, высказывал странные вроде бы мысли, что в человека, когда он удостаивается этого, вселяется новая душа. И такой человек глядит уже на Божий мир из своей Тимы более зряче. Высказы эти прошли было мимо, к делу их не приложишь. А тут память навела на них. Может, вот он и удо-стоился вселения в себя новой души?.. И дух его озарился светом иным…

Пошел домой пешком. Это тоже подсказалось каким-то внутренним зовом. вспом-нилось, как в мытарные годы они хаживали за своим хлебом в это же самый райцентр. Уходили с вечера, чтобы занять очередь. Охватом осаждали хлебный магазин — кулацкий дом, вывеженный из обескураженной деревеньки и прилаженный возле гордого собора со сброшенными крестами.

Магазин с хлебом был один на четыре людных сельсовета. Хлеб продавали горя-чий. Торговал им Федюха Румянцев, ихний моховской парень. Потолкался в Ленинграде, но не прижился. А вот дома определился к хлебу. Торговал им лихо. Дмитрий Данилович как наяву видел его красующимся за прилавком в белом халате. В правой руке держал хлеборез, похожий на секиру. Обмакивал ее в бадью с водой, словно грех смывал с нее, и кроил очередную буханку-жертву. Деньги брал сам. Бабы говорили: "Сколько бадей воды измакает, столько и лишка хлеба продаст. Денежку, знамо, в карман положит, с начальст-вом поделится, кто его на такую должность определил". Ропоту не было, лишь бы хлебца досталось… в одни руки полагалось по два килограмма. Чтобы набрать мешок, станови-лись в очередь раз по пять. Так и крутились вокруг собора, пока хлеб не кончался. Федюха все это видел, но молчал. А народ молчал о другом — как он смаху половинки хлебные на весу бросал и пальчиком подсоблял.

Вот навалилось времечко. И казалось ладным. А ныне в своем большесельском ма-газине враз по мешку буханок набираешь и тащишь домой на горбу для скотины… Когда хлебы не было, не больно и верилось, что будет вдоволь. Теперь вдоволь, но уже обратное мнится, что вот-вот его может и не быть. Не из своей ржицы его выпекают, а из замор-ской. Там осерчают и не дадут… А было — родимая пшеничка в ту же заграницу шла… Но о том узналось потом, вести такие сорока на хвосте принесла… Чего только не передума-ешь про себя вольной дорогой.

Выйдя из райцентровского поселка замощенной булыжником улицей, какое-то время шагал мягкой обочиной дороги. Разглядывал привычно посевы по сторонам. Где — что: рожь, пшеница, овес, ячмень… Глаз не радовал. Концы полей как неподстриженная борода бродяжки. Пашня в глыбинах, в яминах. Будто Балда попово поле орал без завтра-ка и обеда… В одном месте в низине попались аккуратные загоны. Поперек пройдено плугом. Подровняно, канавки для стока вешних вод проделаны. Но всходы в проплеши-нах. Плуги возил, видать, радивый мужик, а боронил и сеял другой колхозничек — механизатор "раб-отничек", как вот в Большесельском говорят.

Свернул с шоссейки на лесную тропку, как и прежде хаживали. Лес тянулся сплошной полосой вдоль Шелекши. Уходил за Патрикийку и Кузнецово — за моховские поля. Упирался в огромное Соколье болото, рассекавшее две области. Одно, родимое, и преградило в лихое время путь конникам Золотой орды. Остановило супостатов в прибо-лотной деревеньке Каверзине.

В глуби леса тропинку черной бороздой перерезал след гусеничного трактора, та-щившего за собой по живой земле сани-волокуши. Что-то остановило возле него. Над го-ловой тревожно порхала и чирикала малая птаха. Перелетала с места на место, зазывая свернуть на этот след. И он пошел по зову небесной вещуньи.

Трактор протаранил подрост густого разросшегося ельничка. Остовы елочек, обод-ранные гусеницами трактора и полозьями саней белели оголенные. Таким вот виденьем вызвалась память о войне… Его, тогда танкиста.

В стороне за кочкарником возвышался вольно разросшийся хвойный лесок. След к нему и привел. Рубились колья и жерди.

Ельничек на месте выруба был густой и высокий. Это видно было по пеньками брошенным жердинам… Клочью такое место называется. Ее бы проредить, выбрать по-штучно елины, оставив расти чистый зеленый купол. Но топоры секли подряд, гусеница-ми трактора и волокушами давилось живое. "Храм Господен замы порушили", — обожгли горечью исшедшие из груди слова…

По пути попались десятки таких следов. Но углубляться в лес по ним уже не хоте-лось. Да и лесу-тоне было. Буйствовал среди почерневших смолистых пеньков ивняк, ольшаник, осинник. Следы волокуш через эту мусорную поросль и тянулись к оставшим-ся хвойным островкам… И как бы нашли неизреченно слова их Откровения: "Вот смот-ри…"

День разгорался. Появились пауки, слепни, звенели в воздухе рои мошкары. пут-ник, с раннего утра радующийся солнцу, в жару выискивает тень возле журчащего ручей-ка. Н о и ручейки остались в памяти, в поре хождения за хлебцем к Федюхе Румянцеву. исчезли стройные сосны и ели, вехи твоего времени, веселого пути с мешком хлеба за спиной. И подумалось обидно, что милее: та пора с уютной вокруг природой или нынеш-нее рушение всего вокруг и чужой хлеб?.. И тут пришло на память не раз реченное Стари-ком Соколовым Яковом Филипповичем слово библейское: "Лучше горсть и покоем, чем пригоршни с трудом и томлением духа".

Земля еще не иссохла. Безлесная. Она не вбирала влагу вглубь себя по корням де-ревьев, прогалины назойливо пестрели дикими сорными травами.

В Мохово можно было пройти прямиком лесной тропкой и выйти к броду через Шелекшу напротив Сосны-Волка. Но Дмитрию Даниловичу хотелось взглянуть на возде-ланные им поля — Патрикийку и Кузнецово. И на свое Данилово поле. А затем завернуть в контору, уведомить Николя Петровича, председателя, о вступлении в должность лесника.

Вышел из чащобы, окинул взглядом ожидавшую его Патрикийку. И тут какой-то шумок на другом конце поля заставил его насторожиться. Присмотрелся. Из леса выныр-нул председательский "Уазик". Остановился у пашни. Открылась дверца, вышли Алек-сандра и сам Николай Петрович.