Бульвар Постышева

Нарезал сосисок, сыр накрошил, намазал на хлебушек джем. Нашел карамельки, в вазу насыпал. Всё классно! Осталось лишь шесть сигарет. Протянем. Прорвемся. В атаку! В Атаку!

— За нашу случайную встречу! — вспомнился кадр из фильма.

Она улыбнулась. Звякнув бокалом, бокал не допила.

— До дна! Зло нельзя оставлять! — старый прием, чтобы взять на «слабо» тех, кто слабее (ещё раз) покуда.

— Не надо — всё будет нормально, — сказала она.

— Ты думаешь?

— Знаю.

— Ну, что же, как знаешь. Ты не боишься?

— Чего мне бояться? Зачем я пришла?

— О-го! — (Хорошо бы здесь хлопнуть хлопушкой!)

Она посмотрела с лукавой улыбкой.

Он в ответ улыбнулся.

— Так, может, не будем терять драгоценное время?

— Давай, — согласилась она.

Люстра погасла, дождь за балконом, под платьем всё голо, мокрые губы, мокрые губы… Становится жарко. И шёпот нежнейший в ночи: «В меня только не надо».

Утро. Как в фильмах: кусок занавески, дует с балкона и…. Утро.

Стрёмное, серое утро. С похмелья! Теперь уже в спальне, в кровати. Комки одеяла, уляпана простынь, подушки, бутылка, бычки в чашке с сыром, холодные ноги, теплая титичка, голая попка в отражении шкафа. Рука, чёрт возьми, затекла. На плече — эта Юля. «Официантка!» Хочется сикать. Конкретно охота!

— Секунду, малышка, — он вытянул руку, — я быстро, я скоро вернусь.

Она прошептала: «У-гу».

Он в туалете, смотря на что надо: «Ну что? Не поймал трихомуду, бродяга?»

Надеясь, что нет, сполоснулся под душем. Взбодрился. Обтерся. И (голый) вернулся в кровать.

Холодная попка. Но классная попка. Погладил. Помял. Погладил по спинке. Опять помял попку. «Приятно» — она чуть проснулась, легла на животик. Погладил ещё раз, но уже откровений. «Приятно». Чуть раздвинула ножки. Ещё раз! Ещё откровений! «Приятно!» Ещё раз… Еще чуть…

Тут, кадр из фильма про львов («Би-Би-Си») — их брачные игры. Сумел бы — схватил бы за шею зубами. Но нет, не сумел. И так получилось. Тут же вспотел и рухнул без мочи, без сил, в смысле, рухнул. Она прилепилась к плечу. И сразу уснули. Приятно уснули, забылись без сил. Уснули, забылись. А ветер рвал штору. Холодный был воздух. И дождь по окну колотил.

Поэт, твою мать! Слышишь? — Покуль стучится монетой.

— Кто?

— Маркиз.

— Хуйкиз, — открылась скрипучая дверь. — Чё приперся?

— Спишь, свинья?

— Спим.

— Спи-ите? — Покуль был пьян.

— Сколько время?

— А тебе, какое дело?

— Правда, сколько время?

— Третий час, — Покуль прошел в большую комнату, специально переложил Юлькино платье на кресло и сел на диван. — Всё-таки, какая ты свинья!

— Есть сигареты?

Балкон был открыт. Дождь кончился. Орали стрижи. Покуль достал легкий «Next».

— Какую херню ты куришь. — Архип взял сигаретку.

— Плису подрезали.

— В смысле?

— Да, так — легонько. Только что встретил. Перевязанный, из травмпункта идет. Улыбается. Полтинник занял на лекарства. Тут же в ларек зашел.

— Жить будет?

— Куда он, нахер, денется? Он нас с тобой ещё переживет. Ты-то что, свинья, опять поскудил?

— Маленько есть. Маленько было. Ещё не отошел от вдохновения. Может, ты свалишь, а?

— Не гуди! Сейчас уйду, — Покуль достал деньги. — Это — за вчерашнее.

— Вяжи, а? Дрюля? Ты, что — дома не ночевал?

— На дачу уехал.

— Ты же домой пошел.

— Пошел. Поругались! — Покуль махнул рукой. — На дачу уехал. На «Мерсе» какие-то парни до дачи подвезли. Всю дорогу себе и мне мозги пилили о каких-то машинах: какая круче, какая приемистей, какая-раскакая. Заколебали… «Мерин» у них, конечно, ещё новенький, блестящий, ещё краской внутри пахнет. Я устал, голова разболелась, и я им говорю: «Можно я здесь нацарапаю ключиком: «Цой Жив!»?» Сначала они не врубились, потом рассмеялись, потом мы скорефанелись и до дачи доехали быстро. Правда, пока шел к даче, промок, как собака. Дождина-то какой был!.. — Андрей увидел в глазах Архипа полную безучастность, понял, что зря он всё это здесь гонит, и спросил: — А ты с кем?

— С Юлей.

— Всё-таки ты — свинья!

Архип вздохнул, сделал паузу, указывая глазами на дверь соседней комнаты, и в конечном итоге очень культурно попросил: — Сваливай быстрее, а?

— Всё, всё я пошел, — Покуль встал, покопался в кармане и кинул на стол мокрый пятихатник. — Это вам на гандоны.

— Спасибо, ханыга.

— Не за что! — и по-дружески прильнув потным лбом к голове Архипа, взяв его за затылок холодной рукой, Покуль добавил: — Гаденыш ты!

— Ещё какой! — ответил Архип, настойчиво направляя Покуля к выходу.

Всё! — наконец-то скрипнули двери, Покуль съебался.

Заспанная Юля появилась в полотенце:

— Привет.

— Привет, — ответил Архип.

Она классно смотрелась.

— Я в ванну. Ты не против?

— Нет.

Щелкнул выключатель. Закрылась дверь в ванной. Зашумела вода.

Архип пожалел, что не сходил первым. Пришлось отливать в раковину на кухне.

«Прав Покуль — я полная свинья!» — открыв воду, он ополоснул раковину.

Воскресенье же. Завалившись на диван, отыскав пульт, он включил телевизор. На экране кто-то кого-то ловил. И так на всех каналах. Достали! Архип выключил телик. Почти тишина. Лишь в ванной шумела вода. Да на улице ветер шелестел листьями. Но в комнате было приятно прохладно. И полный упадок сил. Хорошо побесились! Что дальше?

В таком состоянии лучше не думать, что дальше. Сейчас она выйдет, и всё примет логичный оборот. Архип, закрыв глаза, глубоко дышал. Сколько раз приходили такие дни? Сколько раз такие дни приходили и не забывались, а лишь затаивались где-то в глубине памяти, чтобы потом опять всплыть в похожем состоянии? И чем больше живешь, тем больше накапливаешь таких дней, такого состояния, тем больше, когда оно придет — оно уже не напрягает, не пугает, не тупит. С опытом, когда знаешь, что всё равно ничего плохого не произойдет, даже если вы вчера побесились, начинаешь ловить какой-то кайф от таких «приходов». Вот так, наверное, становятся алкоголиками: напился, натворил черте-чё, а ничего плохого не произошло. Значит, можно так жить. А Архип был против такого поворота событий! Он считал себя выше, чем вся эта каша, и всегда обещал сам себе: надо бросить курить, отказаться от пива, плюнуть на девок, найти свое место под солнцем и начать жить нормально. А то пропадешь, будешь водку закусывать дикою грушей и сдохнешь в траве Родников. «Всё! В понедельник бросаю курить!» А девочка так ниху… хры, хорошая девочка, правда? Да что ты — прилипло. Поэзия чёрной строфы. Завязывай Архип! Вот, зачем ты произносишь: «Закусывать дикоЮ грушей», «В траве Родников»? Очнись, всё позади, скажи просто: «Закусывать грушей», «На Родниках, в траве!», и тебе — полегчает! Цыганская, ты, душонка! Нагулялся твой медвежонок? По-моему, даже, с лихвой. Опять? Пропусти слово «даже». Хрен с ним! Пропускаю! Давай, выходи! Я задолбался здесь валяться и мерзнуть! Скотина? Согласен, — скотина! Послушай, ты можешь хоть раз не выдумывать?… И что ты бурчишь сам с собою?…

Юлька (теперь она стала Юлькой) вышла из ванной в его вчерашней майке одетой на голое тело. Подошла к дивану, на котором в одних трусах валялся Архип, не втягивая живот, со своей долбанной колобудой полупротрезвевших мыслей и ощущений, и присела на край. Он открыл глаза. Сквозь майку так маняще выделялись соски, заманчиво белели ножки, блестели мокрые волосы, с балкона дул ласковый ветер, что он не сдержался и потрогал пальцами ближайшую классную грудь. Приятно, до смерти!

— Ну, как ты? Хреново? — спросила она и погладила его по голове.

Ё-моё! Девочки восемнадцать лет — в дочки годится. Чего бы там понимала? А спрашивает, как мама. И от этого становится жалко себя. За то, что ты такой мелкий, ничтожный, пропитый, без работы, без денег, без будущего, бестолковый здоровый мужик, и всё, на что у тебя хватает мозгов, так это заволочь такую девку в постель! Тебе, — ровесниц мало? Ровесницы — дуры, жирные твари, старые суки! А эти? Что — лучше? Сексотки, секлявки, мандюшки, сосульки, кобылы, уродки — бля, всех ненавижу! Порвал бы всех, нахер! Твари! Чё вам всем надо?! «Официантка!» Убил бы, бль, суку! «Ну, как так возможно?» Зла не хватает!..