Сундук с серебром

А Пологар ни слова. Идет себе впереди, не оглянулся, не остановился, не выругался, не сплюнул, будто его вообще это не касается. Михале обращался к темноте, к теням на дороге, хмурому небу и ветру, что гонит листья. Грудь его разрывалась, в голове шумела кровь. Он отстал, потом пошел скорее, чтобы догнать Пологара.

— Блаже, не прикидывайся глухим, — повысил он голос. — Не прикидывайся глухим, говорю тебе, ты прекрасно слышишь. Слышишь и понимаешь, но не хочешь услышать и понять, потому что ты плохой человек. Злой ты человек, без сердца и души, вот что я тебе скажу, и я тебя ничуть не боюсь. Ты топчешь меня ногами, погубить хочешь! Ты знаешь, что обидел меня? Ты не смел этого делать, это было непорядочно, нехорошо… Нехорошо.

От волнения он не мог говорить. Пологар шагал все быстрее. Чувствовалось, что он задет, но не показывает вида. Вдруг он остановился и обернулся, лицо его белело в темноте.

— Что ты там бормочешь? — зарычал он со злостью. — Чего тебе надо? Коли есть что сказать, говори ясно!

Михале стоял перед ним, судорожно сжимая дубинку в руке. Вот он и сказал Пологару, что тот дурной человек, пусть знает, что он, Михале, не сносил все тупо, как скотина. Голос его оставался плаксивым. И все же он был доволен собой. Вот сказал ему, а теперь надо поднять дубинку и размахнуться. Однако он только судорожно опирался на нее. Резкие слова Пологара смутили его. Неужели он и вправду не понял? Михале думал об Ангелце, но вдруг ляпнул то, что целый год сидело у него в голове.

— Дай мне денег!

— Денег, денег! Я тебе уже говорил. Мог бы, кажется, понять, если бы разум имел: нравится — оставайся, не нравится — катись к черту! А деньги нужны — продай хибару!

Пологар кричал словно на слугу, Михале весь сжался.

— Да кто ее купит?

— Кто купит? Я куплю, если продашь!

От изумления у Михале перехватило дыхание. Перед ним стояла широкая тень, слова долетали до него, точно издалека. Он не сразу их понял.

— А на что тебе хибара?

— Не твоя забота. Буду сдавать в аренду землю, пригодится… Ну как, продашь?

— А мне куда деваться?

Злой замысел Михале лопнул, словно пузырь, он стоял как пастух перед хозяином, маленький, растерянный.

— Пока жив, можешь оставаться в доме. Никто тебя не выгонит.

Волна чувств нахлынула на Михале, он вдруг снова опьянел, но скоро мысли его пришли в порядок. Ха! Он был уверен, что знает Пологара, но лишь теперь Блаже раскрылся перед ним до конца. Мало ему, что землю получил, теперь на его домик зарится. «Никто тебя не выгонит…» Распоряжается, точно домик уже его. Потому и не давал Михале денег, чтобы заставить продать. Скажи Пологар об этом раньше, он, может, не так бы рассвирепел. Но сейчас…

— Никогда! — закричал он. — Тебе не продам ни за что!

— Твое дело! Неволить не стану. Ты сам себе голова. Но все равно он мне достанется. Все равно!

— Как это так? А?

Михале угрожающе приблизился к нему.

— Твоя дочь мне продаст, — засмеялся Пологар. И повернулся, собираясь уйти. Михале, остолбенев, застыл на месте и смотрел на него. От ненависти потемнело в глазах. Он перехватил дубинку и еще крепче сжал ее. Только двинулся, как Пологар остановился и оглянулся.

Вместо удара у Михале вырвался крик:

— Ни за что! — Затопал он ногами. — Никогда! Спалю лучше!

Пологар погрозил ему кулаком:

— Попробуй только! Я молчать не стану. Сядешь как миленький.

— Ты сядешь! Ты, стоит мне только рот открыть. Думаешь, я не знаю, что вы прячете на сеновале? Ты сядешь, стоит мне сказать одно слово…

Кричали так, что ночь отвечала громким эхом; ни один не понимал другого. Вдруг оба замолчали — выдохлись. Пологар сжал кулаки. Михале поднял дубинку. Пологар оказался проворнее, он подскочил и саданул Михале кулаком, у того круги пошли перед глазами и дубинка вывалилась из рук. Он зашатался, стараясь сохранить равновесие. Пологар постоял в нерешительности, но тут же ринулся на него. Схватил его вокруг пояса, поднял, как ребенка, и швырнул о землю.

Михале ударился головой о камень и почти потерял сознание. Ледяной холод побежал по его телу. Он упирался руками и ногами, хватал ртом воздух и хрипел. Пологар навалился на него, прижимая к земле, и напоследок стал коленями ему на грудь.

— Еще хочешь, черт? Хочешь?

Что? Да, он понял, понял. Стоит Пологару выпустить его, Михале вопьется в него зубами, точно зверь. Убьет. Сейчас он не колебался. Руками шарил по земле в надежде найти камень, чтобы ударить им врага по голове. Ничего нет! Только голая сырая земля и тесное переплетение корней.

Он извивался, но не мог сбросить с себя Пологара, который все крепче прижимал его к земле, урчал, словно кот, и, наконец, нанес ему страшный удар коленом в грудь. Михале казалось, что все ребра у него переломаны. Он почувствовал себя побежденным и больше не сопротивлялся. Но и просить, чтобы Пологар отпустил его, не хотел. Пусть убивает! Пусть! Ему, Михале, не удалось, хотя он всю дорогу шел с этой злой мыслью, держа дубинку в руках. Пусть убивает! Хозяин совершит преступление, его арестуют и будут судить! Михале почти обрадовался, подумав об этом. Это была единственная возможность отомстить, которая у него осталась.

Он ощутил на губах что-то соленое, липкое. Кровь. Он выплюнул ее Пологару в лицо. И тут Михале наполнило ужасное предчувствие близкой смерти. Теперь он стал хвататься за жизнь.

— Блаже, смилуйся, ради Бога! — застонал он.

Пологар отпустил его, встал и рукавом стер со своего лица кровавый плевок. Михале неподвижно лежал на земле. Он чувствовал себя до странности легким, тяжести больше не было. Боль уже не терзала его. И ему так мягко было лежать на холодной земле, словно он утопал в перине.

— Получил, чего добивался, — проворчал Пологар. — Лежи, лежи! Притворяешься, знаю я тебя. — Он сделал несколько шагов, потом остановился. — Завтра будем сушить сено. Слышал?

Михале слышал отчетливо. Пологар все еще считает его своим слугой… После всего этого… Но Михале совершенно безразлично, что он там говорит. Пусть приказывает! Бедняга закрыл глаза, отдыхая. В ушах зазвучали тяжелые шаги, потом они вдруг смолкли. Стало быть, Пологаром овладели неуверенность и страх. Но все же он не оглянулся, не сказал ни слова. Шаги снова зазвучали и постепенно затихли вдали. Донеслись до ушей Михале слова пьяной песенки, и вдруг она оборвалась, будто заглушил ее голос нечистой совести. Наступила тишина, только ветер шумел в лесу. Михале открыл глаза и устремил взгляд в небо. В разрыве между двумя облаками сияла единственная звезда. И она в это мгновение погасла. Михале лежал спокойно, словно и не собирался больше вставать, до тех пор, пока у него по всему телу не побежал озноб. Он шевельнулся, пытаясь подняться, но грудь снова мучительно заныла. Медленно, со стонами поднялся он на ноги. Опять что-то теплое, соленое хлынуло в рот. Он сплюнул и вытер ладонью подбородок.

— Обработал меня, черт, — застонал он и покачнулся. — Доконал меня… Он меня, а не я его…

Поискав палку, опираясь на нее, побрел к дому. Шел медленно, останавливаясь от резкой боли в груди. Непрестанно вытирал рот, но о крови не думал. И страх смерти больше не терзал его. Опьянение прошло, мысли сделались ясными, как небо после грозы.

— Нет, никогда! — упорно повторял он про себя. — Лучше я ее спалю… Лучше спалить хибарку, чем…

Михале заметил, что потерял шляпу, но не мог и не хотел возвращаться. Ветер трепал его волосы, в дупле дерева ухала сова.

К утру ветер стих, облака сбились в серое покрывало, пошел дождь. Это был мелкий, ледяной осенний дождь, кажется, и не видно его, а пробирает до костей. Листья все быстрее падали, ложились на землю. На ветвях собирались капли дождя, по стволам деревьев струями текла вода. Земля раскисла, колеи наполнились водой и грязью. Серое небо опустилось, оно почти касалось вершины горы, по склонам ползли туманы, цеплялись за кроны деревьев; солнце несколько дней не в силах было пробить толстый слой облаков. Нигде ни звука, кроме тихого плеска дождя и крика галок, перелетающих с нивы на ниву.