Белая сирень

— Допрыгался? — развязно спрашивает мальчишка. — Сам виноват. Какую женщину потерял!

Нексе смотрит на него с возмущением.

— Что ты в этом понимаешь, щенок? И нечего разъезжать на быках в моем доме.

— Кто при скотине живет, все про любовь понимает, — нахально говорит мальчишка, оставляя без внимания второе замечание. — Она в сто раз лучше тебя, честнее, добрее, искренней. Да ведь ты свое дрянное мужское самолюбие тешил. Ну и получай!

По лицу Нексе катятся слезы.

— Что нюни-то распустил! Как был плаксой, так и остался.

— Помалкивай! — разозлился вдруг Нексе. — Как ты ревел, когда девушки-работницы стащили с тебя штаны?

— Нашел что вспомнить! С тебя сейчас тоже штаны стащили. Ну и видик!.. Ты же голый, перед самим собой голый, а это похуже, чем перед дурами-девчонками. Борнхольмский гранит! Так тебя прозвали. Да какой ты, к черту, гранит — мешок с мокрой глиной.

— Издеваться легко. А как жить дальше? Я не могу без нее. Я только сейчас это понял… Просить прощения, кинуться в ноги?..

— Дурр-рак! — со смаком сказал мальчишка. — Когда женщина сама уходит — это все… Назад не жди. Мужик может вернуться, женщина — никогда.

— Откуда ты можешь это знать, такой сопляк!

— У меня же твои мозги, только малость посвежее.

— Ну и наглая морда!

— Ладно. Хоть ты и гроша не стоишь, мне хочется тебе помочь.

— Задавала!

— Перво-наперво, брось реветь. Второе, пойми, что это навсегда. Греты больше не будет в твоей жизни. Ни-ког-да. Но ты еще крепкий мужик и можешь что-то написать, иначе с тобой и возиться не стоило бы. Помнишь, что ты сделал однажды, давно-давно, когда жизнь тебя тоже крепко столкнула?

— Н-нет.

— Ты взял свой старый велосипед и поехал куда глаза глядят.

— Ну и что? Кажется, я что-то себе повредил…

— Не важно. Зато спас душу. Бери велосипед и шпарь вслепую, не разбирая куда. Кривая вывезет. Поверь умному человеку. Э-гой! — вдруг закричал мальчишка и ударил быка ногой по губе, ладонью по рогам, и бык повернулся, медленно и плавно, как корабль, и понес его прочь…

Нексе подымается с кресла, выходит из дома, выкатывает из сарая старый велосипед, не без труда взгромождается на седло и катит по дороге.

Мелькают дачи, деревья, кусты. Он крутит педали все быстрее, ветер свистит в ушах, еловые шишки упруго вылетают из-под колес, вспархивают с земли испуганные птицы. Движение подчинило его себе, окружающий мир смазался, утратил географическую реальность: что это — датский ландшафт или африканская саванна?.. И вдруг, повинуясь внутреннему толчку, он убирает руки с руля, закрывает глаза и мчится вслепую. Сперва по дороге, потом, перемахнув через кювет, по траве под откос и со всего разгона ударяется о каменную ограду. Он перелетает через руль, грохается на землю, но прежде, чем лишиться сознания, успевает сказать: «Насоветовал, змееныш!»…

Он не знал, сколько времени оставался без сознания. Он не был уверен, что сознание действительно вернулось к нему: в яви или в бреду видит он это тонкое девичье лицо, будто источающее слабый золотистый свет. Лицо повисло над ним, закрывая весь окружающий мир.

— Ты кто такая? — спросил он не очень любезно.

— Иоганна, — доверчиво ответила девушка.

Она как-то странно смотрела на него, он боялся поверить этому взгляду, потому что тут была не только жалость к свалившемуся с велосипеда пожилому господину. Девушка задумчиво поднесла ноготь ко рту.

— Не кусай ногти! — сказал он грубо, — призраки не терпят бытовых интонаций и сразу исчезают.

Но это видение не исчезло, явив тем самым свою материальную природу. Девушка смущенно убрала руку и чуть отодвинулась. Теперь он видел ее всю: довольно крупную, голенастую, грациозно-неуклюжую.

— Почему ты не спросишь, кто я?

— А можно?.

— Я — Нексе! — сказал он значительно, готовый к почтительному изумлению.

Девушка засмеялась.

— Что тут смешного? — озадачился он.

— Нексе похоже на «хексе», но ведь мужчины ведьмами не бывают.

Она не знала, кто он такой, и почему-то это его обрадовало.

— Конечно, нет. Я старый колдун.

— Нет, — она покачала головой, — колдуны не падают с велосипеда. Вы ехали с закрытыми глазами, я видела. — Она таинственно понизила голос: — Зачем?.. Куда?..

— К счастью. Оно прячется в темноте. Поцелуй меня, Иоганна.

Она посунулась к нему лицом.

— А куда девать нос?

— Он сам это знает.

И девушка прижалась мягкими губами к его сухому, опаленному рту…

Он услышал знакомый тяжело-мягкий топот и открыл глаза. Меж рогов огромного быка сидел мальчишка и смотрел на него насмешливо-одобрительно.

— Будешь слушаться умных людей?.. Э-гой!.. — И плавно повлекся, истаивая, назад в детство…

…Курортный городок Баден-Баден. Нексе пишет у открытого окна.

— Папа! — влетает большеротая девочка с копной темных вьющихся волос. — Где мама?

— Не мешай, Дитте, — машинально отвечает Нексе. Он тут же испуганно дернулся и с облегчением рассмеялся. — Пойди сюда, Дитте — дитя человеческое! Как хорошо, что тебя так назвали. Теперь уж я не оговорюсь. А мама пошла в ратушу.

— Зачем?

— За мясом.

— А почему мясо продают в ратуше?

— Когда мяса нет ни в магазинах, ни на рынке, его продают в ратуше. Вернее, распределяют. — Девочка явно не удовлетворена этим объяснением, и он терпеливо продолжает: — Понимаешь, корова каменщика Цишке проглотила столовую ложку, ее забили. Теперь в порядке очереди в ратуше будут продавать по полтора килограмма мяса на семью.

— Ты все выдумал, пап?

— Нет, доченька. Иногда жизнь причудливей всякой выдумки. Это добрый старый обычай. Когда-то люди жили сообща. В моем детстве так было у нас в Борнхольме. Видишь, старое возвращается.

— Ты объясняешь всегда длинно и непонятно, а мама коротко и все понятно.

— Так то мама!..

А вот и она — взволнованная, испуганная, с выбившимися из-под шляпки волосами. Нынешняя Иоганна — статная, видная женщина, совсем не похожая на тоненькую голенастую девочку, нашедшую разбившегося велосипедиста.

— Как успехи? Будет у нас датский суп с клецками? — весело спросил Нексе.

— Я не попала в ратушу, — тяжело дыша, говорит Иоганна. — Там эти… в коричневых рубашках. Штурмовики, что ли… Запрудили весь центр. И всюду их паучий знак — на знаменах, на рукавах…

— Нацисты!.. Но тебе-то что до них?!

— Меня обозвали «большевичкой»… Они шептались: «большевичка» и показывали на меня. У них были такие страшные глаза. Я не выдержала и побежала. По-моему, за мной гнались…

И тут Дитте, не понявшая, конечно, рассказанного, но видящая страх и смятение матери, на всякий случай разревелась. Иоганна взяла ее на руки, принялась утешать. Нексе потянулся за пиджаком, висевшим на спинке стула.

— Куда ты?

— Пойду взгляну, что там происходит.

— Не ходи, Мартин!

— Я должен пойти, — говорит он таким тоном, что Иоганна замолкает…

Нексе быстро достиг центра. Казалось, весь город высыпал на улицы, но того беспорядка, о котором говорила Иоганна, нет и в помине. Чья-то могучая воля управляет происходящим. Жители выстроились на тротуарах вдоль проезжей части улиц, по которым сомкнутыми рядами маршируют к площади Ратуши коричневые наци. Это настоящий воинский строй, и видно, что люди вышколены воинской дисциплиной, знакомы с употреблением холодного и горячего оружия, с искусством нападать и защищаться, и ведут их кадровые офицеры с железными лицами в насечке шрамов. Гремят оркестры, лихо взлетают вверх булавы капельмейстеров.

Нексе замешивается в толпу. Он видит пустые, готовые на все лица, ноги в сапогах, жестко отбивающие шаг, хваткие руки убийц, и с болью сердечной прозревает будущее этой страны.

Но пожалуй, еще страшнее — реакция зрителей. В глазах людей, еще не оправившихся от тяжелого военного разгрома, — восторг, упоение. Многие кидают цветы. Какая-то старушка в вечном трауре (по виду генеральская вдова) хочет бросить букетик белых роз, но ей никак не удается. Стоящий рядом гигант с маленькой головой берет букетик и ловко кидает прямо в руки возглавляющего очередную колонну офицера. Но тот пренебрегает этим трогательным знаком внимания, и букетик падает на мостовую под сапоги шагающих нацистов. Неудача ничуть не смутила гиганта, он продолжает приветственно махать рукой и кричать: «Хох!»