Одиночество зверя (СИ)

— Ваша риторика противоречит вашим же собственным идеям. Я уже получал ваши требования освободить так называемых политзаключённых. Но как вы себе представляете мои ответные действия? Я не могу просто позвонить в Министерство юстиции и отдать распоряжение освободить того или иного заключённого — я могу только помиловать. По общепринятой практике, помилование возможно в случае, если заключённый признал свою вину, не имеет серьёзных дисциплинарных взысканий за период заключения, раскаивается в содеянном и так далее. Самое главное — если он сам обратится ко мне с соответствующим прошением. Насколько мне известно, ваши подзащитные не отвечают ни одному из приведённых мной критериев.

— С какой стати они должны признавать вину, если они невиновны?

— Но суд признал их виновными. Если они не согласны с приговорами, то должны подавать апелляции, пока Верховный или Европейский суд не скажут последнего слова. Такова законная процедура, и ваши требования ко мне не имеют, таким образом, никакого практического значения.

— Для начала следует прекратить новые политические процессы. Я могу вам прямо сейчас назвать несколько имён людей, которых сажают прямо сейчас.

— Я не имею права вмешиваться в компетенцию суда. Я не могу потребовать от прокуратуры прекратить то или иное возбуждённое ей дело, как не могу потребовать открыть новое уголовное дело. Я только имею право, как и любой гражданин, сообщить о правонарушении или преступлении, а уже дело прокуратуры проверить моё заявление и в случае подтверждения имеющихся в нём сведений возбудить уголовное дело.

— Не надо читать нам азбуку, Игорь Петрович, мы не вчера родились.

— Хотите сказать — я нарушаю закон, и можете это доказать? Когда конкретно и каким именно образом я совершил противозаконное действие?

— Глава государства заведомо проигрывает в общественном мнении, если нападает на представителей общественности. Мы не уголовники, не иностранные агенты и не заговорщики.

— Но вы требуете от меня нарушить закон — я только пытаюсь преодолеть недоумение.

— Мы требуем от вас нарушить закон?

— Конечно. Вы обращаете ко мне требование освободить тех, кого вы считаете политическими заключёнными, а я не имею права просто так кого-либо освободить из заключения — мы только что говорили об этом.

— Хотите сказать, все, кто в течение истории освобождал узников совести, совершали беззаконие?

— Хочу сказать — политзаключённых всегда освобождают после революционных или контрреволюционных преобразований, когда закон отступает перед убеждением общества в его несправедливости.

— Вы хотите дождаться революции?

— Думаю, в обозримом будущем подобная угроза в России не существует.

— Зачем тогда подавляете политические формы протеста?

— Никто не подавляет политические формы протеста.

— Мы буквально годами добиваемся права на шествие, гарантированное Конституцией, но московские власти стоят стеной. По-вашему, они не подавляют политический протест?

— Конечно, нет. Вы добиваетесь права заблокировать движение на главных улицах города и ущемить интересы сотен тысяч, если не миллионов, горожан ради пары сотен инакомыслящих. Москва просто спасает вас от волны недовольства и предлагает другие варианты организации вашего протеста, когда вы никому не помешаете, но вам непременно нужен конфликт. Какова ваша цель: выразить своё несогласие с действиями российских властей или поскандалить?

— Но для официальных правительственных демонстраций вы перекрываете движение во всём центре!

— По праздничным дням, и тогда не только Единая Россия организовывает свои мероприятия, но и все другие партии, и вам тоже никто не запрещает.

— Конституционное право распространяется только на праздничные дни?

— Нет, просто ваши права заканчиваются там, где начинаются права других людей.

— Мы не ущемляем ничьи права и не собираемся делать это впредь. Всё, чего мы хотим — пользоваться гарантированными Конституцией правами не по разрешению чиновников, а по собственной воле.

— У нас заявительный порядок организации законных массовых шествий. Вам никто ничего не запрещает, город просто предлагает более удобный вариант проведения. Какая вам разница, где пройдёт ваша демонстрация?

— Во-первых, мы хотим сами решать, где и когда проводить свои шествия, во-вторых, город порой просто никак не реагирует на нашу очередную заявку, но полиция действует так, будто шествие запрещено. Между тем, запрета не было, что равносильно разрешению, раз уж у нас заявительный порядок организации шествий.

— Оспаривайте действия полиции в суде. Вы обращаетесь ко мне, словно я царь, но я не имею права вмешиваться ни в компетенцию суда, ни в компетенцию местных властей.

— Вы вмешиваетесь в них всякий раз ради очередного рекламного сюжета в новостях.

— Ради какого рекламного сюжета и когда я давал какие-либо указания какому-либо суду?

— Местным властям вы даёте указания постоянно.

— Существуют сферы совместной компетенции федеральных, региональных и местных властей, но проблемы организации массовых мероприятий к ним уж точно не относятся.

— Проблемы функционирования канализации в каком-нибудь заштатном городке тоже не относятся к компетенции президента, но ради красивого сюжета для новостей вы вмешиваетесь.

— Послушайте, мы изрядно отклонились от темы, — устало склонил голову Саранцев. — И никогда не договоримся ни о чём определённом, если продолжим в том же ключе. Есть у вас предложения, бесспорно относящиеся к моей компетенции?

— У нас много предложений, по которым вы могли бы самостоятельно принять решения. Разумеется, при наличии желания.

— Прекрасно, я вас слушаю.

— Освободить политзаключённых, прекратить новые политические судебные процессы, прекратить преследования оппозиционных журналистов и обеспечить свободу слова на телевидении.

Ладнов рассказывал Наташе подробности своего давнего диалога с президентом как детали сюжета авантюрного романа. Они самого его захватили с прежней силой, словно он только несколько минут назад вышел из Кремля и пока не остыл после схватки.

— Как вам показалось, он искренне так думает? — спросила заинтересованная девушка. Она надеялась узнать о жизни несколько новых мелочей.

— Мне показалось, он заранее знал все свои ответы на наши вопросы, и не только мои. Вопросы-то не новые — легко было их предугадать. Мы с самого начала понимали — он собирается использовать встречу для пропаганды, и всеми силами постарались спутать ему карты. По телевидению показали скомканный сюжетик, преимущественно с закадровым текстом, а уж мы на своём сайте и в прессе изложили своё видение событий во всей их неприглядности.

— Но всё равно, они ведь использовали вас для пропаганды? Может, стоило отказаться от участия — какой смысл?

— Нет уж, ни за что. Зомбированная аудитория всегда получит свою порцию инфонаркотика: для неё обыграли бы до упора и наш отказ. Мы делали ставку именно на демонстрацию силы: пусть своими глазами увидит живую оппозицию. У них ведь методы не меняются десятилетиями: того купят, другого запугают, третьего из страны выгонят, кого-то посадят, самому неуправляемому пулю всадят. И вот пришли люди прямо в Кремль — денег не хотят, от оказанной чести не обомлели, уезжать никуда не планируют. Не перестрелять же их всех!

— Уже стреляли.

— Стреляли, — согласился Ладнов. — Не хочу верить, что снова начнут.

Он замолчал и медленно оглядел сквер, дома, бывший кинотеатр, словно изучал местность на случай срочной эвакуации. Несколько чёрных лимузинов свернули с улицы, медленной вереницей приблизились к зданию кинотеатра и выстроились поблизости. Из них стали выходить люди — некоторые в строгих костюмах, другие — в джинсах и белых рубашках под расстёгнутыми куртками. Свободные и готовые к борьбе за будущее.

Глава 25

Саранцев смотрел на свою тайную школьную симпатию с недоверием и даже подозрительно: