Карлики-великаны

– Мальчик, как тебе не совестно…

Хольмарк и пикнуть не успел, как Эм-Си переключился на него.

– Говори, сиктым на кутак, кто такой и что здесь делаешь, а?

– Хольмарк Ванзайц Унд Зыпцихь, работаю я здесь, – послышался сквозь сдавленные рыдания ответ.

– Судьбу предсказываешь, звезды считаешь, да?

– Наблюдения веду, – уточнил Хольмарк.

Эм-Си с подозрением прищурился:

– Шпионишь, да?

Тут уж пришло время удивляться астроному.

– Почему шпионю? За приборами смотрю, показания снимаю, записываю, выводы делаю…

Эм-Си ничего не понял про приборы, но человек, который снимает показания и делает выводы, – это уже наполовину котовец. Кафка неохотно слез с ученого и представился:

– Эм-Си Кафка. Над чем сейчас работаете?

Карлик по-хозяйски обошел рабочий кабинет астронома.

Унд Зыпцихь задумался: рассказывать ли об открытии? Решил, что ничего страшного не произойдет.

– Осмелюсь доложить, что я сделал величайшее открытие со времен

Альберта Однокамушкина.

Кафка не знал не только автора знаменитого “Е равно эм це квадрат”, но и вообще об отраслях научной мысли. Впрочем, как и любой увлеченный человек, Ванзайц считал, что все вокруг тоже увлечены.

– Дело в том, что небо – твердое.

– Что-о?.. – Глаза Кафки побелели.

Астроном подробно рассказал о своих многолетних наблюдениях и опытах. Все теоретические выкладки Эм-Си пропустил мимо ушей, но главное усвоил сразу: открытие опасно, но обещает головокружительные перспективы.

– Откуда знаешь? – прервал он речь астронома.

– Вычислил, – пожал плечами Хольмарк.

– И любой может вычислить? – уточнил Кафка.

– Да, – кивнул астроном, уверенный во всепобеждающей силе разума.

Всех, кто умеет считать, придется убрать, решил чурек. Потом вспомнил о цели визита:

– К тебе никто не приходил, пока меня не было?

– Нет.

Значит, сейчас придут, потер руки Кафка, отодвинул кресло, в котором обычно сидел Ванзайц, и велел:

– Спрячь моих людей.

– Куда?

– Шкаф у тебя есть?

Шкаф у астронома и вправду имелся, в соседней комнате, и даже очень большой, но, по разумению Хольмарка, десять здоровенных парней вряд ли туда влезут.

– Всех? – уточнил Унд Зыпцихь.

– Желательно.

Скромный старик с сомнением посмотрел на рослых чуреков, покачал головой и обернулся к Эм-Си:

– А они меня послушаются?

Кафка распорядился, чтобы бойцы подчинились воле астронома.

В спальне стоял невероятных размеров платяной шкаф, в котором без труда могли разместиться пять мужчин средних габаритов.

– Полезайте, – пригласил ученый.

Тыкчтынбеки послушно направились внутрь. Первые четверо вошли относительно легко, потом дело пошло хуже – места явно не хватало.

Юные чуреки вопросительно смотрели на ученого, но тот повторил:

– Главный сказал, чтобы все.

Пришлось утрамбовываться. Шестеро втянули животы и постарались уменьшиться в размерах, что им частично удалось, но более шести не влезало. Хольмарк подумал и принял нестандартное решение: над головами успевших спрятаться парней оставалось места вполне достаточно, чтобы туда в горизонтальном положении влезли оставшиеся четверо – ежели, конечно, потеснятся.

Горцы восприняли это предложение без энтузиазма, но приказ есть приказ, и вскоре весь десяток отчаянных парней оказался туго забитым в жалобно поскрипывающий предмет спальной меблировки.

Хольмарк закрыл шкаф и на рефлексе повернул в замке миниатюрный ключик, чтобы дверца не открывалась.

Едва он вернулся в кабинет – доложить Кафке об исполнении приказа, как снова раздался стук.

Эм-Си отчаянно замахал руками, на цыпочках добежал до входной двери и встал так, чтобы входящие его не заметили. Кивнул: открывай.

Ванзайц, вконец озадаченный происходящим, распахнул дверь и спросил взмыленных тяжким подъемом молодых людей:

– Кто вы такие?

Те сделали синхронный шаг вперед, резко кивнули головами и четко отрекомендовались:

– Гигант мысли и отец демократии.

– Кто-кто? – хором переспросили ученый и котовец.

Мумукин, услышав знакомый голос, заглянул за дверь и, разумеется, увидел там злополучного карлика.

– Гигант мысли, – повторил он, старательно артикулируя каждый звук.

– Это я. – Над головой Тургения навис Трефаил и присвистнул. – Ой, кто тут у нас, Мумукин? Неужели сикавка?

– Вы знакомы? – ошарашенный Хольмарк переводил взгляд с Эм-Си на незнакомцев и обратно.

– Знакомы ли мы? – переспросил Мумукин. – О, батя, мы не просто знакомы – мы завязаны. Ты знаешь, кто это?

– Эм-Си Кафка.

– Вот именно – сикавка, – согласился Тургений. – И за это мы его убьем, еппонский городовой.

– Что, прямо здесь?

Мумукин задумался. Задумался и Трефаил. Все задумались, включая Кафку.

– А куда ведет это окно? – Похоже, голову Тургения посетила гениальная мысль.

– Никуда. – Хольмарк подошел к окну. – Там внизу камни. И еще я туда мусор сваливаю.

– Шикарно! – восхитился Сууркисат. – Там ему самое место. Что скажешь, сикавка?

Наконец-то Эм-Си дали слово. Он поглубже вдохнул и позвал на помощь:

– Тыкчтынбек, карабулдык чикалдык.

Из соседней комнаты приглушенное многоголосье провозгласило: “УРА!”, потом что-то скрипнуло – и оглушительно загрохотало.

Жилище астронома имело одно неприятное свойство: деревянные перекрытия, служившие Ванзайцу полом, лет тридцать не обновлялись и вследствие влажного климата изрядно прогнили. Если одного сухонького ученого они худо-бедно держали, то десять здоровенных бугаев, забравшихся в один шкаф, выдержать было сложнее. Пожалуй, если бы те сидели тихо и выбирались по одному, может, ничего бы и не случилось.

Однако запертые в тесном деревянном ящике тыкчтынбеки активно пытались разрушить целостность шкафа, в результате чего дорогой – красного дерева – гардероб потерял равновесие и обрушился на пол.

Пол крякнул, просел, и глубокий колодец башни разверзся под ничего не видящими молодыми чуреками. Шкаф замер в шатком равновесии между бытием и битием, причем последнее обещало только летальный исход, и летать предстояло неблизко.

Эхо многократно повторило “сиктым на кутак”, прежде чем самый умный тыкчтынбек по имени Оу-Кей Оби догадался, что лишнее движение означает конец в самом неприятном смысле слова. Он шепнул “Ек!” – и все замерли.

Астроном, диссиденты и даже Эм-Си побежали посмотреть, что случилось. Взору их предстало зрелище, достойное кульминации паровой фильмы какого-нибудь Стефана Спилигоры или Жоржа Чеснокаса: на гнилой балке покачивался, шепотом ругаясь по-чурекски, гардероб, а балка при этом громко скрипела и все сильнее прогибалась под тяжестью тыкчтынбеков.

– Кердык, – предрек Кафка.

– Что? – не понял Унд Зыпцихь.

– Говорит, что калямба твоему шифоньеру, – перевел Трефаил.

– Там же люди! – ужаснулся Хольмарк.

– Класс! – Мумукин даже подпрыгнул от удовольствия, чем вызвал легкое сотрясение пола, и все четверо ухнули в пустоту…

За ту же гнилую балку, на которой балансировал шкаф, цеплялся теперь мускулистыми руками Сууркисат, “человек-паук”, ниже, обхватив его за талию, дрожал Хольмарк, лодыжки которого трепетно сжимал Мумукин.

Эм-Си Кафка висел, ухватившись мизинцем за дырку в мумукинском носке.

– Мумукин, ты меня слышишь? – крикнул Трефаил.

– Слышу, – отозвался Тургений.

– Если мы выживем, я тебя убью, – пообещал Сууркисат.

– И я, – робко предложил свою помощь Хольмарк.

– И моя, – подал голос Кафка.

– Заметано, – покорился судьбе Мумукин. – Только чтобы не было мучительно больно. И потом пивом угостите… А теперь, Трефаил, придумай что-нибудь.

– Не могу, руки заняты, – прокряхтел Сууркисат.

Балка скрипнула и просела.

– Сиктым на кутак, – вырвалось у всех без исключения.

Балка просела еще сильнее.

– У вас тут все в порядке? – донесся из открытого окна детский голос.