Похититель снов

Итак, отметив, что стук в дверь превратился в орудийные выстрелы, я не мог понять, почему он открыл в моей памяти хранилище именно русских снов? На какие «дневные остатки» это указывало? Может, на этот разговор на русском «Марлен» в телефонной будке, который так поразил меня вчера вечером? Или на другое событие, случившееся через несколько часов в грязевой ванне, когда я вдруг вспомнил о существовании русского стажера среди прочих иностранцев в моей лаборатории… Как, кстати, его звали? Сергей… Фамилия, которую я забыл, оканчивалась на «ов». Это был специалист по обработке биологических сигналов, проходивший двухлетнюю стажировку в моей лаборатории благодаря стипендии американского миллиардера венгерского происхождения Джорджа Сороса, выделившего средства для поддержки ученых бывшего советского блока.

Таким образом, я обнаружил уже два элемента, которые могли быть включены в сновидение как дневные остатки. Но почему такой странный цвет был у этой ночи? Почему крейсер «Аврора»?

Молочно-белый, полупрозрачный цвет той ночи, одной из летних ночей Санкт-Петербурга, окрасивший мой сон, не мог быть вызван вчерашним венецианским солнцем. Необходимо было освежить в памяти мою двухлетней давности поездку в Санкт-Петербург. Сопоставить дневные остатки с русским содержанием — с другими воспоминаниями о поездке в Россию пару лет назад…

Я тогда жил в гостинице «Аврора» на набережной Пирогова, и корабль находился как раз под окнами моего номера. Крейсер «Аврора» представал предо мной каждую ночь, когда разводили мосты, и я смотрел из окна, как суда спускаются вниз по Неве. Пушечный выстрел производился ежедневно в 7 и 17 часов, отдавая честь знамени.

Я прокручивал в голове, испытывая то же ощущение гипермнезии, обостренной памяти, которое посетило меня в грязевой ванне, события, связанные с моей тогдашней поездкой в Россию. Я приехал в Санкт-Петербург в июле 1997 года для участия в 33-м Международном конгрессе по физиологии. Организация его была несколько сумбурной. Заседания проходили в знаменитом Институте имени Павлова, а также в одном из корпусов Военно-медицинской академии. Здание это находилось не в лучшем виде, некоторые половицы были выбиты, штукатурка на стенах местами осыпалась, оставив белые пятна, а со двора доносились крики новобранцев, занимавшихся строевой подготовкой.

Я выбрал гостиницу «Аврора», поскольку она расположена неподалеку от Павловского института [39], и не нужно каждый день вызывать такси, что непременно потребовалось бы, если б я поселился в какой-нибудь роскошной гостинице в центре города. «Интуристский» сервис и отсутствие кондиционера в номере в то очень жаркое лето искупалось изумительным видом на крейсер «Аврора», мосты и Петропавловскую крепость.

Научный комитет конгресса предложил мне вместе с моим русским коллегой из Москвы профессором М. организовать круглый стол по проблемам сна. Он проходил в одном из залов Павловского института. Диапроектор все время ломался, микрофон издавал ужасные звуки. Но в целом сообщения и обсуждение были достаточно интересными, зачастую весьма оригинальными; научный уровень был не ниже, если не выше того, что я наблюдал на шикарных конгрессах, проводившихся в таких элитарных святилищах западной науки, как Санта-Моника [40], Пуэрто Рико, Багамы, Мауи или Копакабана [41].

По завершении круглого стола и привычных поздравлений, ко мне прорвался Сергей Комаров (наконец-то я вспомнил его фамилию!), москвич, проработавший два года в моей лаборатории. Он представил мне Ганса Л., высокого немца из города Галле, что неподалеку от Лейпцига, выступившего на нашем круглом столе с исключительно оригинальным сообщением. Его результаты, похоже, показывали, что во время обычного сна (с медленными волнами) мозг более не воспринимает зрительные или слуховые сигналы, но лишь те, которые исходят от внутренних органов [42]. В опытах на животных он зарегистрировал активацию нейронов зрительной зоны коры мозга в ответ на раздражение желудка или кишечника. Для проведения этого революционного эксперимента Ганс Л. разработал и наладил виртуозную методику. Ансамбль его электродов для передачи сигналов от коры мозга был размером с полтаблетки аспирина (так называемый «чип»). Данные, хранившиеся в чипе, можно было передавать на компьютер для обработки сигналов, построения спектра мощности, проведения спектрального анализа и проч.

Мы пошли выпить пива в столовую Военно-медицинской академии вместе с другими участниками и русскими слушателями. Кто-то из них, русский или грузин, не помню точно, напомнил мне о лекции, которую я прочитал еще в 1974 году в том же институте [43]. На фоне громадного портрета Ленина я излагал основы моей теории генетического программирования поведения. Естественно, она вызвала скандал. Сама идея о том, что генетика может влиять на условия жизни и социальную среду, воспринималась как еретическая с точки зрения догматического марксизма, который еще царил в ту эпоху. Посему на следующий же день в «Литературной газете» появилась статья, в которой меня клеймили за мелкобуржуазный субъективизм и обзывали злобным сторожевым псом американского империализма! [44]

Мало-помалу наш разговор перекинулся на генетическое программирование. Сергей Комаров, не упоминая о моей теории, утверждал, что «генератор» парадоксального сна периодически включается каждые девяносто минут жизни человека, независимо от того, спит он или бодрствует. Это была гипотеза моего ныне покойного коллеги и друга, американского исследователя Натаниэля Клейтмана, одного из первооткрывателей так называемого «REM-сна».

— Если моя гипотеза верна, — продолжал Сергей, — то вы должны согласиться с тем, что система генетического программирования должна функционировать также во время бодрствования, пусть во сне она и гораздо более эффективна.

— Может и так, — заметил я, — но нет ни одного доказательства того, что «генератор» парадоксального сна функционирует в скрытом виде в период бодрствования. Гипотеза Клейтмана об «основном цикле покоя-активности» (basic rest-activity cycle, или BRAC) проверялась во множестве лабораторий Европы и США, и результаты почти неизменно были отрицательными. (Я-то хорошо знал, что вещество GB169 было неактивно во время бодрствования. Может, Сергей нарочно хитрил, чтобы выпытать у меня правду?)

Ганс Л. прервал мои рассуждения, обратившись к Сергею.

— Вы говорите о генетическом программировании! Но как оно может происходить? За счет какой мозговой активности?

Я парировал тем, что это может происходить с помощью тета-ритма, который возникает в лимбической системе, и особенно выражен в гиппокампе.

— Если бы удалось изменить этот ритм с помощью электростимуляции или введения каких-то веществ, то эту гипотезу можно было бы проверить. Вашу гипотезу, Herr Professor, — добавил он с дружеской улыбкой, повернувшись ко мне.

А этот Ганс умен, черт его побери! И откуда он только знает о важности тета-ритма?

— Дорогой мой Ганс, — сказал я, — проверить-то это можно только на крысе! А как зарегистрировать тета-ритм у человека без вживления внутримозговых электродов — заколдовать его, что ли? Ведь это невозможно в первую очередь по этическим причинам, верно?

— Hans is a very clever scientist [45], — заметил Сергей.

Ганс достал из папки листы с записями. Это были спектры тета-ритма, записанного у человека. Очень четко были видны пики тета-ритма, соответствующие каждому периоду парадоксального сна в течение всей ночи.

— Как вам удалось записать эти спектры? — спросил я. — Наверное, регистрация сделана у больного, скорее всего, эпилептика, которому с лечебными целями вживили глубинные электроды в гиппокамп.