Остров для большой охоты

Не произнося ни слова более, Кирилл Валерьянович обогнул широченную, лунную, в пухлых подушечках спинищу и задом приблизился к своей лодке. Присел на корточки, сгрузил вьюки — все одной левой рукой, — начал цепь распутывать.

— Это вы зачем бренчите, дяденька? — спросил Борис и поднял на мостки одну ногу, намереваясь подняться. — Эй, вы лодку не трогайте, лодка мне самому понадобится, если догонять…

— Сидеть! — рявкнул Кирилл Валерьянович, направляя на него ружье, а свободной рукой продолжая еще яростнее раздергивать звенья, но даже сквозь лязг был слышен щелчок предохранителя. — Я приказал сидеть, щенок! Иначе ляжешь!

— Ой-ей-ей… — Борис снова свесил ногу. — Нет, я все-таки раньше — я в тридцать повешусь. — И даже руки меж колен сложил пай-мальчик. — Дня лишнего не согласен жить в маразме.

— Дег-генераты чертовы!.. — бормотал между тем Кирилл Валерьянович. Рюкзак, палатка и спальник шмякались поочередно в лодку. — Ур-роды… Ничего святого за душой…

Не отводя стволов, он задом сполз в лодку и задом же, перехватывая борт рукой, полез на среднюю банку. Лодка судорожно раскачивалась на ртутной воде, отплывая.

— Эй, дяденька! — донеслось с мостков. — Пощупай, не мокро в штанах? Чему ты учишь подрастающее поколение?

И покатился над водой полнозвучный, долгий, изумительного здоровья гогот, каким в кино на мелодрамах в самых неожиданных местах гогочут задние ряды. Как хочется выпалить туда волчьей дробью…

С треском и чавканьем он выломился из камышей на просторную черную гладь, усеянную блестками от луны. Вставил в уключины весла, сделал кряду несколько свирепых гребков и вдруг над самым ухом услыхал:

— Эй, куда это вы собрались, Кирилл?

В редкой щеточке осоки, прямо на которую он правил, светлела лодка, в ней сутулился знакомый громадный бушлат, и кудри металлически поблескивали, и широкие баки… Кирилл Валерьянович не успел отвернуть, его лодка стукнулась носом в борт чужой, и накренилась, и как будто приварилась к ней, схваченная крепкой рукой. Из-за бушлата выглянула Дашина головка, светлая и взлохмаченная, и почему-то голое плечо, на которое она все тянула ватную полу.

— Отплываете все-таки? — протянула она, как бы убеждаясь в давно ожидаемом. — Отплываете…

— Ничего подобного, — сердито отвечал Кирилл Валерьянович. — Я за егерем еду. Не вижу другого способа вам помочь.

— Чем же егерь поможет?

— Ружья отберет. А то и вообще шуганет вас отсюда, с разливов. От греха.

— Дашок, а почему нам нужно помогать? — осведомился близнец. С чем это мы не справимся?

— Погоди, тут наши дела, — махнула Даша. — Но зачем же со всеми вещами за егерем, а, Кирилл? Нет, вы отплываете, я же вижу.

— Просто я не собирался больше возвращаться, вот зачем! — почти грубо сказал Кирилл Валерьянович. — Вы мне всю охоту испоганили! И вообще никого не касается, куда я еду, с вещами или без! Пустите лодку!

— Отпусти его, Боря, пускай удирает, — попросила она.

— Боря? — тупо сказал Кирилл Валерьянович. — Боря там, на причале сидит…

— Ну уж нет, мне и здесь неплохо, — усмехнулся этот Боря, или Богдан, или дьявол его разберет, кто на самом деле, но лодку он не отпускал. — Объясните же, ради бога, Кирилл, что случилось? Чем мы вам охоту испоганили, зачем уезжать? Из-за кота, что ли, все?

— Ну конечно, — быстро сказала Даша. — Твой Богдан кого угодно допечет своими шуточками.

— Шуточками? — взбеленился Кирилл Валерьянович. — Это все ты называешь шуточками? Идиоты! Только что я чуть не пристрелил одного шутника! Отпустите лодку, слышите?

— Все понятно, — миролюбиво сказал этот дьявол его знает кто. — Сейчас я Даньке по ушам наваляю, в воспитательных целях. Возвращайтесь, ей-богу. А мы с утра переселимся на другой остров, вон их сколько кругом. Возвращайтесь, чего же вы будете из-за нас…

— Отпусти его, Боря, пускай удирает, — повторила она. — Вы ведь так и не додумались, умный, взрослый Кирилл Валерьянович, чем могли помочь.

— Не о чем больше думать… — пробормотал сквозь зубы Кирилл Валерьянович, и отодрал от борта чужие пальцы, и с силой отпихнулся сам. Немедленно налег на весла, сделал громоплещущий гребок, другой и третий, но все-таки услышал над водою Дашин голос, в котором ни упрека, ни презрения или издевки не было, только удивление, что человек не додумался сам до такого простого:

— С Данечкой поговорить надо было! Его-то и вовсе некому выслушать!

Он греб и греб изо всей своей немалой, прямо скажем, силы и плеском и скрипом уключин заглушал все то, что она еще могла бы выкрикнуть вслед беглецу и что он знал прекрасно без нее — он эгоист, он стареющий сластолюбец и трус, не желающий впутываться в чужие трагедии. Что ты сказала — трус? Ну, это уж слишком! И он бросил весла. Пусть скажет сама, в полный голос. Есть вещи, труднопереносимые для мужчин, и он вернется, он найдет способ доказать… Но лодка продолжала скользить в тишине, ничем уже не нарушаемой.

В той стороне, где он оставил их, понемногу стали проявляться звуки. Шуршала одежда, он слышал: о чем-то спрашивал негромко мужской голос, девичий что-то ему объяснял — спокойно и даже как будто весело. Затем там стукнули уключины, плеснули весла, погружаясь, и Даша сказала — на этот раз звонко, чтобы услышанной быть далеко:

— Чего вы там ждете? Прощайте! Дочери своей привет!

Он почувствовал, как густо, тяжело краснеет, но не тронулся с места — теперь уж нельзя было выдать себя. Сидел, и слушал, и считал гребки, которые кругло и влажно нанизывались на журчание воды под килем и становились все тише, удаляясь. Захрустели камыши, впуская их лодку в бухточку. Вот они и вернулись, как будто к себе домой…

А он куда?

Кирилл Валерьянович мерно греб к юго-восточному берегу, где находилась контора охотхозяйства. Звезды начали уже тускнеть, близилось время рассвета, самый сонный, самый безмятежный час на озере, и остров, бывшие его и Льва совладения, уменьшался перед ним, как будто вырезанный из черной бумаги, и терял очертания. Слева в этом тающем контуре, у самого основания, теплилась красная точка. Он смотрел на нее, дружелюбно мигающую во мраке, и размышлял о том неожиданном, что обнаружил в себе в последние несколько странных часов. Он, так легко сходящийся с ровесниками независимо от их положения, он, всегда спокойно сдержанный со старшими и в меру почтительный с руководством, он не мог ужиться с обычными парнями и очень милой девочкой, потому что не смог их понять. И не сможет, по-видимому. Они другие. Варенька тоже другая, теперь это ясно, но Варенька — кровь своя, и рано или поздно семейные заботы прикатят яблоко под родительскую крону, и общий язык восстановится. А с этими… Да и у этих будет то же самое, утешал себя размышлениями Кирилл Валерьянович.

Точка же тем временем росла, хотя с расстоянием ей полагалось уменьшаться, и уже превратилась в пляшущий глазок, от которого отрывались и взлетали в ночь живые ленточки. Кирилл Валерьянович даже нахмурился, пытаясь понять происхождение иллюзии.

И — понял.

Тихо взвыв, он крутанул на месте лодку и погнал ее назад, к острову, погнал изо всей своей мощи, умноженной ужасом того, что разворачивалось за его спиной. Он уже знал точно, что происходит там, ему не надо было оборачиваться, чтобы видеть. Неспроста проклятый Данечка поигрывал там, на мостках, спичечным коробком! Вот как он придумал решить — просто, страшно и окончательно, ведь сухой камыш горит не хуже пороха, да ветер хороший, никто не выберется из костра. Льва он, сволочь, легкой смертью наградил… С натужным стоном Кирилл Валерьянович выламывал весла из вязкой воды — успеть надо, нельзя не успеть! — а затылком видел с совершенной отчетливостью, как пляшущий глазок разбежался понизу полосой, как взвилось из полосы этой полотнище и пошло подниматься и шириться, забирая неторопливо в кольцо весь остров — неожиданно маленький и на самом деле смешной, накрываемый флагами пламени чуть ли не весь. Успеть, нельзя не успеть, ведь занялось со стороны бухточки, и теперь их лодки горят, только он их и может вывезти, пока не поздно… С нечеловеческой силой вытягивал он весла из вязкой, медленной воды, однако же ночь перед ним, и вода перед ним, и проносящиеся мимо снопы камыша — все оставалось по-прежнему темным, чуть только выделяясь в предрассветных сумерках. Почему?