Кот, который всегда со мной

Следующей весной целью нашей поездки стало Восточное побережье Мэриленда. Перелета через всю страну не требовалось, поэтому Нортон с распростертыми объятиями был снова принят в состав группы. Ну-ка, оцените — ведь, правда, впечатляет: после стольких лет с котом я не повторяю в каждом абзаце «с распростертыми лапами». Более того, я никак не предполагал, что эти книги станут рассказами о путешествиях, но иногда географические описания вполне уместны. И еще: такой уж я человек — если мне что-нибудь сильно нравится, я хочу, чтобы это понравилось другим, поэтому восторгаюсь и разглагольствую. А мы с Нортоном любим эту часть Мэриленда.

Весной в Мэриленде можно отведать любых крабов, каких только душе угодно. И моей душе было угодно съесть их как можно больше. А если кому-то не повезло хоть раз досыта наесться этими тварями, мой совет — отправляйтесь в одну из тех забегаловок с длинными деревянными столами. Столы, как правило, застелены листами толстой бурой бумаги. Пока клиент потягивает пиво (или, если он человек более утонченный, белое вино), выносят подносы с крабами. Вместе с крабами предлагают небольшие деревянные молотки (вилки и ножи там не в ходу — они совершенно бесполезны). Крабы покрыты острейшим соусом, красным и настолько наперченным, что я не завидую тем, у кого оцарапаны пальцы или кто имеет привычку кусать ногти — ощущение такое, что ранки обжигает огнем. Перед тем как приступить к еде и попытаться проникнуть внутрь краба, надо выслушать наставления. Без объяснений вас ждут неудача и разочарование, и, потратив кучу денег, вы получите не больше пол-унции мяса. Но если последуете наставлениям, которые учат, как правильно откручивать разные части краба, осторожно колоть панцирь надвое, отделять одно от другого, а затем изо всей силы бить молотком, доберетесь до нежнейшей плоти и будете вознаграждены прекрасным обедом. Я заметил, что в тех краях в большинстве мест, где подают крабов, пренебрегают овощами в качестве гарнира (еще одна причина, почему мне нравится Мэриленд). Зато во многих угощают на десерт шоколадными пирожными с орехами, мороженым и горячей сливочной помадкой. Божественный вкус, особенно если вы кот. В ресторане, куда мы ходили, расположенном почти на воде и знаменитом своим сходством с притоном, Нортон не орудовал молотком, но зато всегда был тут как тут, когда я давал ему пожевать краба (если вы решите проделать то же самое дома, пожалуйста, поступайте, как я: прежде чем угостить своего кота, сотрите с краба острый соус и избавьтесь от мелких косточек).

Мы решили остановиться в Честертауне. Таких городов в Америке осталось немного. Население едва превышает три тысячи человек, и когда идешь по улице, кажется, возвратились семидесятые годы. Только не семидесятые годы двадцатого века. Нет ни обуви на платформе, ни музыки в стиле диско. Я говорю о восемнадцатом веке. В городке сильно ощущается колониальное и викторианское влияние. Если поздно вечером или рано утром, когда нет машин, выйти на середину моста через реку Честер и оглянуться на Честертаун, не удастся обнаружить никаких примет современного мира. Полное впечатление, что сейчас по Хай-стрит на собрание прошествует Томас Джефферсон (или, если смотреть глазами Нортона, — его кот пробежит к кошке Бетси Росс). [7]

Мы остановились в маленьком, очаровательном отеле, что было совсем не сложно, поскольку в Честертауне все маленькое и очаровательное. Нортон, в который раз завоевав симпатии гостиничных служащих, провел много времени за регистрационной конторкой. Мы организовали всего одну большую экскурсию, посетив Аннаполис — великолепный южный портовый город с рядами красивых домов, достаточно зажиточный, чтобы все это сохранить, и достаточно рабочий для современной жизни. В нем находится один из самых больших университетов страны — университет Святого Иоанна, в котором самая интересная программа, какую только можно представить. В течение четырех лет студенты читают и изучают сотни величайших из когда-либо написанных книг. Начинают с основ — Плутарха, Аристотеля и Архимеда — и продвигаются к двадцатому столетию. Блестящая идея заключается в том, что, читая и обсуждая прочитанное, человек приобретает неплохое представление о том, почему мир стал таким, каков он есть.

Иногда — а с годами все чаще и чаще — мне начинает казаться, что кошки гораздо лучше нас понимают, как устроен мир. Они едят, спят, выбирают, кого им любить, и остаются верными. Неплохо для начала. Прибавьте к этому: они не боятся своей беззащитности и готовы радовать и радоваться, не задавая вопросов. Кошки самодостаточны. Они не бредят желанием понравиться и редко, если вообще такое случается, лезут вон из кожи, чтобы кого-нибудь уколоть или причинить боль. Они уверены в себе, но не напоказ. Они добры и не хотят за это другой награды, кроме доброты к себе.

Иногда я задаю вопрос: каким бы стал мир, если бы у Плутарха, Аристотеля и Архимеда были кошки?

По-моему, совсем иным.

Намного лучше.

ГЛАВА ПЯТАЯ

КОТ, КОТОРЫЙ ВЕРНУЛСЯ В ПАРИЖ

Поездки Нортона не ограничивались американскими побережьями. Каждый раз, когда мне удавалось отправиться в Европу, ему, безусловно, удавалось меня сопровождать. И то, что он не говорил на языках тех стран, где мы оказывались, вовсе не значило, что там он не мог менять жизнь людей.

На Сицилии он кардинально и навсегда изменил жизнь членов одного из самых интересных и очаровательных семейств, с которыми мне пришлось познакомиться.

В первый раз мы с Дженис и Нортоном оказались на Сицилии в 1991 году. Прежде чем отправиться туда (в то время мы жили в Гу, самом божественном городке Прованса), мы получили факс от нашей приятельницы Нэнси Элдерман. Она рассказала о ресторане «Гандживеккьо» в горах Мадони. Место было словно специально для меня: в четырнадцатом веке там располагалось аббатство, затерянное так, что невозможно найти. Там, как считается, подают лучшую на Сицилии еду. Если сложить все вместе, получится: Пит едет туда подкрепиться.

Мы начали наше пребывание на Сицилии в туристическом, но живописном городке Таормина (где из-за проделок Нортона, особенно из-за его привычки выпрыгивать на выступ на высоте многих сотен футов у его любящего папочки чуть не случился удар, что было подробно задокументировано). На второй день я настоял на том, чтобы найти сказочный ресторан, о котором нам сообщалось. В поисках «Гандживеккьо» мы проехали добрую часть острова. Проехали — сильно сказано. Пытались проехать. Что оказалось не так просто, как говорится (впрочем, следовало бы начать с того, что выговорить это название тоже непростая задачка). Расстояние, на которое ушло бы два-два с половиной часа, там потребовалось четыре. Дороги на Сицилии такие узкие, что если не решиться вслепую обогнать ползущий по горному серпантину грузовик, есть шанс вечно тащиться за ним со скоростью двадцать миль в час. Мы же уперлись не в один грузовик, а в целых четыре, поэтому нельзя сказать, чтобы мчались. А затем заблудились (я не из тех, кто отрицает свою постыдную, жуткую географическую тупость — единственный человек, который способен надежнее меня потерять направление, — это Дженис. Но меня можно понять, если указания дороги, какими мы руководствовались, завершались такими фразами: «У дерева с раздвоенным в виде буквы Y стволом напротив церкви повернуть налево»).

Наконец мы нашли нужное место, и оно в самом деле оказалось сказочным. Четыре часа дороги, споров и мяуканья были тут же забыты.

Краткий экскурс в семисотлетнюю историю Гандживеккьо. Думаю, он необходим, чтобы понять влияние Нортона в исторической перспективе.

В 1363 году бенедиктинцы получили в дар 1600 акров земли и на месте деревни Ганджи начали строить небольшой монастырь. Деревни к тому времени уже не существовало, поскольку она была разрушена в ходе битвы 1299 года. Монастырь сам превратился в деревню, и я полагаю, монахи знали, что делали, потому что в какой-то момент их обитель приобрела статус аббатства. Это произошло в 1413 году, и в течение следующих 450 лет случилось множество событий: войны, нашествия, распри на религиозной почве и все такое, но для нас важен только 1856 год, когда некто Винченцо Торнабен приобрел то, что уже стало бывшим аббатством. (На тот случай, если вы считаете, что в этой книге нет образовательной ценности, сообщаю профанам в области истории, что пятью годами позднее Сицилия решила воссоединиться с Италией. Признайтесь, вы ведь считали, что Сицилия всегда была частью Италии?) Следующие сто лет разные Торнабен наследовали недвижимость, пока Ванда Торнабен не вышла замуж за внука Винченцо (чье имя было тоже Винченцо). Уверяю вас, что и среди Торнабен было много людей с одинаковыми именами. Подобно многим богатым сицилийским помещикам, Винченцо Ванды, которого звали Энцо (похоже, у предков Торнабен были те же проблемы, что и у меня, если требовалось отличить друг от друга людей с одинаковыми именами), после Второй мировой войны оказался на мели. К 1970-м годам он лишился большей части денег, 1450 акров земли бывшего аббатства и множества предметов великолепной мебели. Вот тогда за дело взялась Ванда. Им требовались деньги, а она владела одним великим мастерством — умела готовить. Поэтому в аббатстве теперь ресторан. Пришлось нелегко, но они выжили и сумели сохранить замечательное здание и остатки собственности. К восьмидесятым годам двадцатого века стряпня Ванды покорила сицилийцев, и хозяевам пришлось расширяться — сооружать на втором этаже огромную террасу, которая стала служить обеденным залом. В 1984 году Энцо внезапно умер, а рестораном продолжали управлять Ванда и ее дочь Джованна.