Волшебная сказка Томми

Утром он ушел рано, чтобы собрать Финна в школу. Я пошел к Сейди и забрался к ней под одеяло.

— Ты как себя чувствуешь, солнце? — пробормотала она сквозь сон.

— Меня тащит от Чарли. От них обоих*. — Я прижался теснее к Сейди, счастливый, и сонный, и уверенный, что Чарли тоже войдет в нашу маленькую семью.

* Чарли — другое название кокаина на наркослэнге.

Потому что у нас семья. Семья из трех человек: меня, Сейди и Бобби. Мы любим друг друга, и заботимся друг о друге, и доподлинно знаем, что мы всегда будем вместе. Наша любовь безусловна и безоговорочна, как в обычной семье, мы раздражаемся друг на друга, и психуем, и даже, бывает, ругаемся, как опять же в обычной семье, но мы не считаем, что раз мы семья, значит, кто-то кому-то чего-то должен. И в этом наше отличие от обычной семьи.

Я помню наши семейные рождественские посиделки у бабушки с дедушкой, когда я был совсем маленьким. Это было ужасно. Гостиную переполняли флюиды кипящей злобы. Я ненавидел двоюродных братьев, и они отвечали мне тем же. Мужчины напивались, падали на диваны и тупо таращились в пространство в ожидании первого намека на ссору, словно бродячие псы — в ожидании драки. А на кухне тем временем происходили локальные войны за зону гастрономического влияния между бабушкой, мамой и тетками. Вечером, когда мы — дети — ложились спать, мама и тетки еще долго сидели на кухне и вяло переругивались друг с другом, и кульминацией всего этого священнодействия была неизменная мантра: ты можешь выбрать себе друзей, но семью не выбирают.

Так что мы с Сейди и Бобби взяли все самое лучшее от обоих миров: мы были друзьями, которых выбрали себе сами, — друзьями, которые стали семьей.

Я уже даже не помню, что это такое — моя настоящая семья. Остались только какие-то смутные воспоминания: мелкие родственные пакости на рождественских праздниках, тоскливые ужины в полном молчании, бесконечные вечера перед теликом, отчаянная надежда, что сегодня тебя не отшлепают перед сном, и обида, и недоумение, за что меня наказал справедливый Боженька, сделав единственным сыном вечно сердитого и раздраженного отца. Моя настоящая семья — это полный пиздец. Я был так счастлив, когда ушел от родителей и стал жить один, а потом встретил людей, таких же, как я, и мне всегда было так страшно, что кто-нибудь вломится в наш крошечный потайной мир и все там испортит своей ординарностью и неумением понять, кто-нибудь наподобие моих родителей — ограниченных, заурядных, не умеющих и не желающих понимать.

Но Чарли все же вошел в нашу маленькую семью. Хотя, конечно, не полностью, потому что он не живет с нами, да и сам я давно зарекся жить с человеком, с которым сплю — я попробовал один раз и, скажем так, понял, что это не для меня, — и у нас просто не было возможности испытать его в полной мере. Но из всех наших знакомых он у нас — самый близкий. Чарли действительно замечательный. И еще у него есть Финн, что существенно подняло его рейтинг в наших глазах. Финну всего лишь восемь, но он уже личность. И он все-все понимает. Ему очень нравится наша квартира, потому что здесь много игрушек и всяких прикольных штуковин и все вокруг совершенно безумное, разноцветное и яркое. В те дни, когда Финн ночует у нас, мы с ним подолгу болтаем, пока он купается в ванне, считаем открытки и разговариваем обо всем на свете.

После ванны Финн встает голышом в углу, рядом с нашим манекеном, обвешенным полотенцами, а его папа заходит в ванную и моет руки, а потом делает вид, что ужасно испугался, когда этот новый крошечный манекен вдруг оживает и со смехом и громкими воплями хватает его за ногу.

Финн — живой пример того, как все хорошо получается в новой семье. (Что, как правило, означает, что в старой семье все было нехорошо.) У него папа-гей (раньше Чарли был би, но теперь, как он сам говорит, он все больше и больше склоняется к чистому гомо), а свою маму он видит от силы два раза в год. (Она работает поварихой в каком-то охотничьем домике в Чили. Сразу после разрыва с Чарли она отправилась в длительное путешествие из серии «познай себя и найди свое место в жизни». В итоге нашла свое место в жизни и теперь приезжает домой исключительно спорадически. Как правило, по иронии судьбы, на свадьбы близких и дальних родственников. На самом деле она очень милая и приятная.) Но у Финна теперь есть большая семья в лице нас. Мы часто с ним видимся, и почти каждые выходные он ночует у нас. И это классно. В общем и целом. Я имею в виду, что это действительно тяжело — ведь мы все понимаем, как сильно он к нам привязался. И мы тоже к нему привязались. Мы его любим. И если... нет, не если, а когда мы с Чарли расстанемся, тогда, наверное, мне придется просить у него право на посещение ребенка. Нет, я серьезно. И Сейди с Бобби меня поддержат. На прошлой неделе во время очередного «строго семейного» ужина с вином мы все трое расчувствовались и заговорили о том, как сильно мы любим Финна, и они мне сказали, что каждый раз, когда они знают, что Чарли должен прийти ко мне, они очень надеются, что он приведет с собой Финна.

Мне очень нравится, как Финн рассуждает и как он общается с нами. Для него не существует неясных или запретных тем. Мы садимся смотреть телевизор и вдруг заводим серьезный разговор о смерти или о том, кто придумал трусы. Как-то утрам он пришел ко мне в спальню и спросил у папы:

— Вы с Томми вчера занимались сексом?

Я обомлел, а Чарли совершенно спокойно ответил:

— Да, Финн, мы занимались сексом. А почему ты спросил?

— Потому что от вас обоих пахнет полночным потом, — сказал Финн и забрался в постель, протиснувшись между нами. Полночный пот. Мне ужасно понравилась эта фраза. Она меня просто сразила своим совершенством.

Финну нравилось гладить меня по голове, когда у меня были совсем короткие волосы. Он говорил, что мой «ежик» похож на застежку-липучку. Финн — на редкость чувствительный ребенок. Ему нравится прикасаться к вещам, чтобы узнать, какие они на ощупь. Все свои переживания он описывает по тому, что он чувствовал, а не по тому, что случилось. Наверное, поэтому мы с ним так хорошо понимаем друг друга: я воспринимаю мир точно так же, как он. Не умом, а чувствами. Мне всегда было трудно формулировать свои мысли. Мне проще сказать, что я чувствую. Однажды я съездил в отпуск в Югославию, когда она еще была Югославией. Там было волшебно. Очень красивая страна, живописная, теплая. И люди там очень радушные. Но у меня было чувство, что что-то не так. И что получилось? Спустя буквально два месяца там началась война. Тот отель, где я жил, взорвали. Бывшие соседи насиловали и убивали друг друга. Я всегда доверяю своей интуиции. Даже если она ошибается, потому что все происходит не просто так, и если случается что-то плохое, это тоже зачем-нибудь нужно.

Как это было в тот раз, когда я безумно влюбился. Уже на третий день знакомства. Это была БОЛЬШАЯ ЛЮБОВЬ — та, которая на всю жизнь, и больше никто мне не нужен. Сейди с Бобби встревожились не на шутку. Они за меня волновались, и я это видел, но они ничего не сказали. Да и что бы они мне сказали?! Я был счастлив и чувствовал, что все правильно, что именно так и должно быть — только так и никак иначе, — и я все равно бы не стал их слушать, даже если бы им хватило смелости проткнуть мой радужный мыльный пузырь. Я следовал велению сердца.

А потом, разумеется, все стало плохо, и, проснувшись однажды утром, я посмотрел на женщину, спящую рядом со мной (да, это была женщина), и вдруг увидел, что она мне чужая. Ее грудь — на которой я плакал слезами безмерного счастья, когда эта женщина, которую я не знал, шептала мне, что она будет заботиться обо мне всегда, — казалась теперь совершенно абстрактной. Как грудь какой-нибудь девочки из журнала. И вот тогда я осознал, в чем мораль всей истории с этой женщиной: мы должны сами заботиться о себе. Да, человеку нужна поддержка и помощь, и чтобы его приласкали и проявили к нему внимание, и что там еще пишут в брошюрках из серии «помоги себе сам», но мы должны сами заботиться о себе. Да, я понимаю, что это избитая истина. Но жизнь научила меня, что все именно так и есть. И мне это нравится.