«Титаник» плывет

Марина ЮДЕНИЧ

«ТИТАНИК» ПЛЫВЕТ

* * *

Утренние звезды — оспы — отметины на чистом лике небес, мелкая месть поверженной ночи. Однако они недолговечны.

Розовое сияние еще только разливается в пространстве, предвещая восход, а бледные звезды уже едва различимы в вышине и с каждой минутой все более чахнут, растворяясь в лазури.

Утро.

Теперь уж оно окончательно воцарилось над миром, и значит, на сегодня работа завершена.

Великий Боже!

Сколько камней-обвинений брошено в него из-за одной только этой привычки — работать ночами. И каких тяжелых! Удар любого мог оказаться смертельным.

Впрочем, дело, конечно же, не в ночных бдениях!

Хотя — самого Господа он мог призвать во свидетели! — чудные и ужасные видения посещали его только ночами, и первое откровение пришло именно ночью.

Непростой была эта ночь. Едва часы пробили полночь и наступила Страстная пятница 1544 года, он, повинуясь странному, непреодолимому порыву, сверяясь с эфемеридами, начал строить гороскоп. Выходило так, что звезды благоприятствуют предсказаниям.

Тогда он развел огонь, бросил в медную чашу пучки трав, залил их водой. Когда вода закипела и пряный дух магического варева стал растекаться по комнате, охваченный сильным волнением, он вдруг понял, что именно надлежит теперь делать.

Медный треножник был установлен над кипящей чашей. Стоило только сесть на него — окружающий мир немедленно скрывался за пеленой горячего, остро пахнущего пара.

Пламя одинокой свечи проступало сквозь густую завесу слабым, едва заметным мерцанием. Казалось, еще немного — и он вообще потеряет из виду крохотный отблеск живого огня.

Но свершилось чудо.

Свечение становилось сильнее. Зыбкие контуры ширились, заполняя пространство. Пар же, напротив, рассеялся, и тогда, потрясенный, он увидел впервые то, чего никак не мог созерцать сквозь глухие ставни своего добротного дома. На улице Пуасосонье, в квартале Фаррьеру маленького города Солона.

Первое откровение посетило его в ночь на Страстную пятницу.

Он всегда помнил об этом и свято верил — чудный дар ниспослан Создателем. Но окружающие придерживались иного мнения. Слугой дьявола, а то и самим Люцифером звали его темные, невежественные люди.

Да если бы только они!

Отцы святой инквизиции исподтишка раздували свой страшный костер, и — будь на то их воля! — давно бы корчиться ему в объятиях карающего пламени.

Хвала Иисусу!

Заступничество королевы делало его неуязвимым. А предсказания, что сбывались почти всегда, принесли огромную славу и немалые доходы. Но — счастье?

Он страдал, содрогался от ужаса и корчился от бессилия, наблюдая картины ночных откровений, во многом — непонятные, но всегда — кровавые, жуткие, исполненные человеческих мук и смертей. Но — нес свой крест не ропща. Однако труд нынешней ночи ожидал завершения. Он вернулся к столу и внимательно перечитал написанное.

Семь катренов-четверостиший, начертанных витиеватой вязью на странной смеси французского, прованского, греческого, латинского и итальянского языков, — семь видений, посетивших его сегодня, семь предсказаний далекого будущего. Такого далекого, что он не всегда был уверен, о каком именно времени ведет речь.

Глаза быстро пробежались по первым четырем катренам.

Многое показалось расплывчатым и не совсем понятным, но в целом он остался доволен — впечатление было передано точно.

Он верил: далекие потомки будут людьми проницательными. А главное, диковинные явления, что приводят его в трепет и замешательство, для них станут так же обычны, как медная чаша.

Последние четверостишия он читал внимательно. Потом перечитал каждое еще несколько раз. И с каждым разом хмурился все больше. Видения, описанные в них, были очень странными. И описание вышло слишком туманным. Что такое была цифра «три»?

Три женских силуэта вроде бы проступили из густого тумана.

Туман?

Совсем не такой клубится над поверхностью чаши.

Тот был холодным и вязким, словно белый речной туман в осеннюю пору над сонным потоком вод.

Что проглянуло из сырого тумана?

Люди?

Да, люди.

Их было много, они гибли, взывая о помощи.

Откуда взялись женщины? От их силуэтов веяло смертельной тоской.

И все же опасной по-настоящему показалась только одна…

Он напряг память, пытаясь вспомнить еще что-либо. Тщетно.

— Нет! Это слишком невнятно. Я не вправе… Быть может, позже…

Он решительно обмакнул перо в чернильницу и жирным крестом перечеркнул три последних катрена.

Через несколько минут тяжелая дверь кабинета распахнулась, и хозяин появился на пороге, щурясь в лучах яркого солнца. Оно было дерзким, радостным и царствовало безраздельно. И только в его убежище всегда царил полумрак.

«Чтобы не распугать мои видения — они боятся света. И теперь, наверное, попрятались в темных углах, укрылись в складках пыльных тканей», — подумал он, внезапно усмехнувшись.

Молодому человеку, ожидавшему его внизу, усмешка показалась довольной улыбкой.

— Доброе утро, мсье! Хорошо работалось сегодня?

— Здравствуй, Жан. Не могу сказать, что я очень доволен.

— Но все же мне есть что переписать, мсье?

— Да. Ты найдешь мои записи где обычно. Переписать начисто следует четыре катрена, они уместились на трех листах. Четвертый лист перечеркнут. Его следует сжечь, дабы не вводить никого в заблуждение и не обрекать на тщетные поиски истины, мне до конца не ясной. Ты понял, мой мальчик?

— Разумеется, мсье!

Тот, кто был назван Жаном, легко взбежал по лестнице и растворился в таинственной полутьме кабинета. Отсутствие света не стало для него помехой. Жан-Эмэ де Шавиньи уже не первый год работал секретарем в этом доме и привык ко всем причудам великого учителя.

Первым делом молодой человек бросился к столу и жадно схватил несколько листов, испещренных знакомым почерком.

Он быстро прочел написанное, испытав, как всегда, благоговейную дрожь от сознания того, что первым из смертных читает великие пророчества. В том же, что откровения учителя являются величайшими, божественными посланиями, обращенными в будущее, юный де Шавиньи ни секунды не сомневался.

Внимательно перечитав три последних катрена, волею автора обреченных на сожжение, молодой человек, как и следовало ожидать, ничего не понял.

Смысл пророчества — или пророчеств? — был упрятан слишком глубоко.