«Титаник» плывет

Словом, Энтони Джулиан был большим — а точнее, великим! — мастером на подобные метаморфозы, но, наблюдая его удивительные превращения уже в течение года, Алекс Гэмпл все еще не мог к ним привыкнуть.

Их встреча легко могла показаться случайной, но Гэмпл, двадцатипятилетний выпускник Лондонского Королевского университета, так не думал.

По крайней мере так он не думал теперь.

Поначалу же он вообще не мог думать ни о чем.

Вернее, ни о чем другом, кроме трех неизвестных ранее катренов великого Нострадамуса, обнаруженных, как водится, случайно и выставленных на торги лондонского аукциона «Sotheby's».

Катрены, пророческие четверостишия, отчего-то не вошли в знаменитые «Центурии», монументальный — из десяти томов — труд великого Нострадамуса. В нем предсказаны события отдаленного — вплоть до 8000 года — будущего. Многие из них, впрочем, уже произошли в разных концах планеты.

Надо ли говорить, что несбывшиеся пророчества будоражат пытливые умы и неспокойные сердца ученых, мистиков, охотников за мировыми тайнами.

Да и просто авантюристов.

Алекс Гэмпл примкнул к этой чудаковатой когорте в раннем детстве, услышав от школьного учителя историю легендарного Мишеля де Нострадама.

И, как выяснилось, надолго, если не навсегда.

Справедливости ради следует отметить, что, ступая на этот сомнительный путь, он выбрал не самую ухоженную тропинку на стезе магии, астрологии и прочей мистической абракадабры. Исторический факультет Королевского колледжа был закончен успешно.

Дополнительно пришлось изучить пять языков и наречий — латынь, итальянский, греческий, старофранцузский, прованский.

Теперь обучение было закончено.

Алекс остался в полном одиночестве, а вернее — в обществе своею кумира, его многотомного труда и… всей мировой истории, которую предстояло переписать в соответствии с логикой «Центурий».

Нужно было только найти место школьного учителя в каком-нибудь отдаленном графстве и, уединившись в сельской глуши, погрузиться наконец в исследования.

Известие о торгах на «Sotheby's» вызвало у него помутнение рассудка.

Ничем иным невозможно объяснить то обстоятельство, что в памяти Алекса полностью отсутствуют связные воспоминания о нескольких днях, которые он прожил самым загадочным и непостижимым образом. Иногда, мучительно напрягая сознание, ему удавалось воскресить отдельные картины, определенно связанные с тем периодом. Но цельной картины не удавалось сложить никогда.

Он видел себя в выставочном зале знаменитого аукциона. Витрину, в которой был выложен тонкий полуистлевший листок, испещренный мелкой вязью знакомого почерка. Поверх чья-то безжалостная рука начертала жирный крест…

Крест затрудняет чтение, да и листок выложен в витрине так хитро, что разобрать написанное невозможно…

Он уходит из зала, но потом возвращается туда снова и снова. Служащий что-то настойчиво объясняет ему и мягко подталкивает к выходу.

Разумеется, если содержание катрена станет известно — цена на документ будет совсем другой…

Он понимает это, но…

Нет, больше к заветной витрине его не подпустили.

Потом настал день торгов, но он отчего-то не смог проникнуть в зал и жадно прильнул к телевизионному монитору. Кстати, где был этот монитор? В холле «Sotheby's»? На улице? Возле фургона телевизионщиков или внутри этого фургона?

Алекс не помнил.

От Монитора его тоже пытались отогнать, но он упирался отчаянно и был вознагражден за упрямство.

Чей-то бесстрастный голос торжественно изрек: «…сэр Энтони Джулиан, лорд… граф…»

Потом был какой-то отель. Роскошный мраморный холл. Портье, надменный, как принц крови.

Серебристый «Roils-Royce» медленно выруливает со стоянки..,

— Ты грязный засранец и сукин сын! — кричал на него высокий представительный мужчина с густой бородой и жесткими черными глазами. — Следовало переехать тебя к чертовой матери!

Владелец «Rolls-Royce» ругался как типичный американец, и это было странно, потому что его английский был безупречен.

Сами британцы называют такой язык «Queen's English» [6] и пользуются им крайне редко, отдавая предпочтение всевозможным сленгам и диалектам.

В эти минуты рассудок окончательно вернулся к Алексу Гэмплу.

Через полчаса он был принят на службу к сэру Энтони Джулиану, взяв на себя клятвенное обязательство расшифровать смысл загадочного четверостишия, начертанного рукой Нострадамуса.

Несколько дней назад, поддавшись минутному озорному порыву, Тони в последнюю секунду перебил ставку своего однокашника, лорда Франклина Уорвика. И стал счастливым обладателем раритета, выложив за него сто тысяч долларов. Притом Энтони Джулиан понятия не имел, что следует делать с этой выцветшей бумажкой.

Предать могут не только люди.

Пухлая записная книжка в кокетливом переплете из розового сафьяна с застежкой в виде крохотного золотого сердечка почти год была ее единственным молчаливым другом, готовым в любую минуту дня и ночи выслушать признание. Принять его молча. Не высмеивая, не осуждая, не поучая. И главное, не спеша немедленно сообщить чужие тайны всему белому свету.

Люди обычно поступали именно так они предавали.

В этом Розмари имела несчастье убедиться многократно.

Теперь оказалось, что предают не только люди. Маленький розовый блокнот отдался в чужие, враждебные руки. Холеные, с длинными, хищными ногтями, покрытыми ярким синим лаком.

Манера красить ногти вызывающим лаком была всего лишь одной крохотной деталью, дополняющей образ Патриции Вандерберг, самого мерзкого существа из всех двадцати семи одноклассниц Розмари.

Остальные, впрочем, были немногим лучше. Разве только Тиша. Но она слишком погружена в себя и молчалива, чтобы противостоять этому злобному стаду.

Однако сегодня вышла из себя даже невозмутимая Тиша. С яростью, которой трудно было ожидать от маленькой, точеной брюнетки, она стремительно помчалась за длинноногой Вандерберг, настигла ее и после непродолжительной потасовки отняла блокнот. В своем неожиданном буйстве Тиша пошла еще дальше. Холеная грива Вандерберг лишилась толстой пряди волос, отливающих благородной платиной. В жестокой схватке Тиша с кровью вырвала эту роскошную прядь, заставив Патрицию визжать от бешенства и боли.

Впрочем, это был еще не финал.

С поля боя изрядно потрепанная Вандерберг ретировалась, рыдая и бранясь.

Но Тиша не считала инцидент исчерпанным.

Преследуя противницу, она неслась по школьному двору, похожая на маленького хищного зверька, жаждущего крови. Следом с топотом и визгом мчалась толпа болельщиц. Патриция едва успела укрыться за дверью своей комнаты, дважды со скрежетом повернув в замке ключ, что определенно гарантировало ей безопасность.

Двери в женской школе Челтенхейма были надежными.

Тише пришлось удалиться.

Челтенхейм, крохотный провинциальный городок, расположенный в тридцати милях к востоку от Лондона, имел все основания благополучно затеряться в баюкающей, мшистой массе таких же маленьких, сонных, истинно британских поселений, разбросанных по островам Туманного Альбиона.

История их, как правило, исчисляется не одним столетием, но, несмотря на это, в ее анналах вы не найдете ни одного сколь-нибудь примечательного события.

Таким был Челтенхейм.

Вернее, таким он мог быть, если бы не Школа. Ее следовало обозначать именно так, с большой буквы, потому что слава одной из самых уважаемых в Соединенном Королевстве школ для девочек осенила своим крылом скромный Челтенхейм.

Возможно, она не принесла ему мировой известности Итона — еще один повод для гнева феминисток! — причина заключалась именно в том, что выпускницы Челтенхейма впоследствии, как правило, растворялись в тени своих мужей — выпускников Итона.

Времена, конечно, стремительно менялись.