Очарованный якут

Annotation

Опубликовано в журнале «Дружба Народов» 2009, № 4.

Роман Назаров

Роман Назаров

Очарованный якут

повесть

Роман Назаров род. в 1972 г. в Москве. Окончил медицинское училище (специальность — фельдшер). В разные годы работал сторожем, дворником, курьером, санитаром оперблока, фельдшером на ФАПе, кровельщиком. Участник Форума молодых писателей России в 2004, 2005, 2006 гг. С 2007 г. работает научным сотрудником в Литературно-художественном музее Марины и Анастасии Цветаевых (г. Александров). Учится в Литературном институте им. Горького.

— Он придет, а ты — спишь или, еще хуже, пьяный валяешься, никакой, а Он придет, придет именно к тебе, ну не знаю, зачем, но Он ко всем всегда обязательно приходит. Понимаешь?

Мы стояли перед рынком, в гуще движущейся толпы, и Санек мне такие вещи говорит. Поразительно! Александр — мой бывший одногруппник по училищу (СПТУ-28), я его частенько в городе вижу, даже пил с ним как-то, у него дома. Пил он тогда, еще три месяца назад, знатно, на полную катушку, помню, на карачках собирал с пола разбросанную мелочь, а сам здоровый такой бугай, два метра ростом, три раза шире меня в плечах, русский богатырь с ноздревскими повадками. В охране работает, фирму какую-то секретную охраняет. Разведен, сын и дочь есть. Самое положительное, что я о нем, Саньке, думал, так это то, что он в училище в шахматы хорошо играл. Проигрывать не любит. Спорщик ужасный — слова поперек не вставишь. Темные уголовные делишки за ним имеются. Что еще? Меру никогда не знает, все время лезет на рожон и почему-то гогочет, хотя часто — ничего смешного. И — вдруг — встречаю его 12 марта у рынка. И первый его вопрос: «В Бога веришь?». Я говорю: «Как же в Него не верить? Не бывает атеистов в окопах под огнем!». Ну, мы и разговорились на полтора часа.

— А зачем Ему приходить, — сказал я, — если Он постоянно в сердце человеческом?

И стучу ему по груди. Он большой передо мной стоит, в черном пальто, грудь колесом, из-под кепки редкие белые волосинки выглядывают. Толстая бычья шея. Нос широкий, внушительный, глаза хитрые, темно-бирюзовые, от нижней губы справа шрамик вниз, сантиметра на два. И все лицо красное, как из бани. В левой руке пухленький томик Библии.

— А… А-а-а! У! — кричит. — Это другое! Там — частичка, маленькая частичка, а Он приходит проведать, вопрос какой-нибудь задать, чтобы выяснить. В курсе, что йоги не спят никогда? То есть, будто спят, а на самом деле, глубоко внутри, бодрствуют! Ждут! А вот Он придет, а йог спит! Какой же он йог?!

— Слушай, Сань, а йоги верят в Бога?

— Конечно!!! Ты не знал? Ты не путай их с буддистами, у буддистов — ни Бога, ни души! Понял?

— Понял. Чего же не понять-то?

Попытался я закурить, так он выхватил сигарету и выбросил. Ее моментально растоптали. Он мне пальцем погрозил.

— Ты куришь, значит, Бога в себе не уважаешь!

Улыбается, зубами сверкает. Легкий гоготок, если можно так выразиться, вырывается у него из голосовых связок. Я не обижаюсь, могу и потерпеть. И, самое главное, ведь он прав! Курение вредит Вашему здоровью.

— Ладно, Сашок, я понял так, что ты в Бога уверовал. В таком случае, давай выкладывай — когда, где и при каких обстоятельствах.

Он еще громче гогочет, женщину какую-то с сумками напугал, поклонился ей, убегающей, развеселился, хлопает меня по плечу.

— Роман, это неважно! Просто когда Он пришел ко мне — я не спал, не был пьян, не смотрел ящик. Я не был зол на кого-то и так далее. Понимаешь? Я был на стрёме! И это случилось!

Ослепительная улыбка, открытый смеющийся взгляд. «Он другой, — думаю я про себя, — он точно другой! Он изменился! А может, он с ума сошел? Не курит, не пьет! Библия в руке! Красота! Вот как бывает с людьми!»

— Ах ты, жук! Мне же интересно! Как Он хоть выглядел, во что был одет? Такой же крупный, как ты, или — как Его изображают — в виде. в лике Христа?…

— Да говорю тебе: неважно! Ты только будь на чеку, не отключайся, держи своё сознание в ежовых рукавицах, не расслабляйся. А когда Он явится к тебе, в каком бы то ни было виде, мальчиком с крылышками или бомжом вонючим. Ты Его узнаешь! Но, повторю еще и еще раз, будь на стрёме!

Так мы стояли у рынка и трепались, не совру, полтора часа, хотя у меня было дел по горло и у него тоже. Но мы смотрели друг другу в глаза и чувствовали, что, во-первых, я должен был его выслушать очень внимательно, а, во-вторых, он должен был мне это сказать. И говорили мы не только о Боге, но и о других, каких-то, казалось, не менее значимых вещах. Про одногруппников, кто, где и как живет, про баб, конечно же, про деньги, про цены. Я и не вспомнил бы этот разговор, особенно про то, что надо быть на стрёме, когда Он придет. Мы разошлись — он в одну сторону, я в другую. До следующей такой же случайной встречи. Я и не вспомнил, если бы через 5 дней Он не подошел ко мне. А Он подошел.

17 марта, в пятницу, Люба оставила мне 200 рублей заплатить за телефон. Около десяти утра было. Помню, небо чистое, солнце многообещающее и легкий западный. Прогулялся пешочком по грязному снегу от Калинки до Центра. Зашел в Переговорный, отстоял очередь, заплатил по квитанции, еще и сдачу получил. Живем, думаю. Ступаю к выходу, пересчитываю деньги. И тут Он ко мне подошел.

Я, естественно, не узнал Его сразу. Темная, словно загорелая кожа, узкие щели глаз, цвет зрачков не виден, выдаются скулы — опух, наверное, пить-то самогонку. Переносица слегка искривлена и примята. Губы тонкие, темно-малиновые, длинные. Все казалось мне потом, что он улыбается. Нарочно. На голове — вязаная шапочка, не местная, неуловимо серо-бежевая, холмиком, такие не носят здесь и так — на ухо, как пилотки носили солдаты-Тёркины в 45-ом. В зеленой гастарбайтовской курточке, брюки черные (кстати, не мятые и ни пятнышка), обувь — прощай молодость — войлочные с молнией поверху, я такие ботинки последний раз видел в восьмидесятых, уже у бомжей. А он и был — бомж! С узелком.

И вот он даже не подошел ко мне, а подскочил, испугавшись, что я могу уйти, тогда как он все-таки меня выбрал. И не ошибся, вероятно.

— … (первые слова, которые я не запомнил), не найдется несколько рублей… позвонить?

Я оценил его краем глаза, создалось первое впечатление — моего роста, не злой, без денег, просит.

— Денег, что ли? — говорю я громко и весело. — Сейчас выйдем, сигарет куплю, а все что останется — твоё!

Вижу, точнее, почувствовал я, что он обрадовался и подчинился. Пошел за мной. Выходим из Переговорного. Рядом, левее, магазин «Овен», продуктовый. Заходим, он за мной. Покупаю «Яву» красную в мягкой пачке. Сгребаю оставшиеся рубли и копейки, ссыпаю ему в выставленную ладонь.

— … - поблагодарил он.

Пальцы не белоручки, рабочие, мозолистые, сильные. Ногти коротко подстрижены, чистые. Выходим из магазина.

А солнце светит, тепло, хорошо. Закурил. И он закурил.

— Вот какое дело. А не подскажешь, где тут у вас в городе можно подработать?

И вроде слова обычные он произнес, по-русски, без акцента, но так мягко, так спокойно, так в каждом слове затаились и надежда, и тепло какое-то, и легкая осторожная еле-еле приметная боль. Я прямо взглянул на него. Печально улыбается. Но это не он, а губы его. Щурится. Чукча, большой китаец. Бурят или монгол. Небритый дней за пять. Голова яйцевидная: углы подбородка вровень со скулами, а макушка вверху сужается. Волосы черные с подкупающей проседью. Сколько ему лет? 40–45? Смешной. Топчется на месте, узелок (сумка-пакет, и в нем одежда свернута) в правой руке. Курит не явно, а скрытно. Я вижу даже, что он хочет присесть. На корточки. Сидел, что ли?

— А ты не местный? — поддерживаю разговор.