Джемо

Кемаль Бильбашар

ДЖЕМО

РАССКАЗЫВАЕТ МЕЛЬНИК ДЖАНО

Джемо я вырастил один. Вырастил ее смелой, как волчица, быстрой, как газель. От всех бед ее охранял. Пуще глаза берег, пуще чести своей.

В утешение ее мне жена оставила. Красотой она вся в мать уродилась. Кудри черные синевой отливают, в глазах черных огонь полыхает. Губы — что твой ширванский гранат! Засмеется — подставляй ладони: жемчуга сыплются! Нахмурится — кинжалы бровей в сердце тебе вонзаются.

Когда матери лишилась, была она с ягненка беззубого. Возвращаюсь я с войны, а она, горе мое, по полу ползает. Теперь смотри, какая стала! Кожа нежней розового лепестка, рука тверже стали.

Мать ее Кеви звали. Была она дочерью бека, а я у другого бека рабом был. И было нас таких у него девять деревень, и все за господина своего в огонь и в воду. Скажи нам бек: «Умрите!» — умерли бы, глазом не моргнули.

Так у нас из рода в род велось. О себе и не помышляли, все о беке своем пеклись. На рисовых полях спины гнули, на состязаниях удальство показывали, табуны пасли, не смыкая глаз, бились то с волками, то с османскими войсками — все для бека, все ради славы его. Кто ружья добывал, кто контрабандой промышлял, а кто и разбоем. Для бека и пот проливали, за бека и жизнь отдавали.

Даже в молитвах ничего не просили мы для себя у всевышнего. Изо дня в день только и повторяли: «О всевышний! Пошли нашему беку долгую жизнь! Умножь его богатства!» Себя и за людей не считали.

В праздничные дни, бывало, выйдешь на единоборство, либо копья метать на полном скаку, либо волка травить. Тут уж ты жизнь свою загубить готов, лишь бы от других не отстать. За что ни брались, все беку своему славу добывали, что от дедов-прадедов завещано, свято берегли.

Был я у бека любимый раб. На скакуне своем вихрем по горам носился, птиц влет стрелял, стада бековы от разбойников отбивал, верным людям гашиш переправлял да следы заметал. Снарядит соседний бек караван, чтобы за кордон ткани дорогие да сахар переправить, — первое мое дело — засаду устроить.

Бек жить без меня не мог. Чуть что — меня зовет. Хлопнет по спине, скажет только: «Покажи свою доблесть, Джано!» — а я уж на коне птицей лечу, зверем кричу, только стон стоит в горах, только ветер свистит в ушах. Что твой Зал-оглу Рустам [1] — отчаянная голова. От сучка свой глаз не оберегал, жизнь свою, что ни день, на кон ставил.

Да, видно, на роду мне другое было написано. Зовет раз меня бек к себе. Пришел я, землю перед ним поцеловал. Потом выпрямился и говорю:

— Приказывай, бек мой! Умру за тебя!

Бек меня словно и не замечает. Сидит на ковре, ноги под себя поджал, рукой бороду поглаживает, смотрит поверх моей головы.

Я опять — хлоп на землю:

— Бек мой! За тебя жизнь отдам!

Встал он, подошел ко мне, похлопал меня кнутовищем по спине да и говорит:

— Джано, должен ты мне службу сослужить. Трудное дело тебе хочу поручить.

— Приказывай, бек мой! За тебя голову сложу, за тебя кровь по капле пролью!

— Просил я соседского бека отдать мне дочку Кеви. Подарки ему послал. Он их мне назад воротил. Не хочет, видно, со мной породниться.

— Пусть небо лишит его честного имени! А ты, бек мой, увидишь, зря ли я сгрызал вместе с кожурой орехи грецкие, зря ли зубами раздирал сырые уши лошадиные!

Несколько месяцев назад послал наш бек меня с другими рабами к соседнему беку, велел передать ему в подарок полсотни овец, дюжину коров и двух чистокровных арабских скакунов и посватать за него дочку его, раскрасавицу Кеви.

По этому случаю решили мы народ потешить, беков посмешить.

Кто борьбу затеял, кто у коня на хребте кувыркается, кто в стрельбе состязается. На мою долю выпало объездить жеребца.

Выбрали поляну, натыкали вокруг нее высоких кольев, чтоб жеребец на людей не кинулся, да и выпустили его туда.

Вижу — конь лихой. Грива волнистая по ветру вьется, шкура гладкая на солнце переливается. Не конь — огонь. Ржет, на дыбы встает, копытами землю роет.

Решил я поначалу народ развеселить.

— Где уж мне с таким гладким конем, — говорю, — на голодное брюхо сладить! Насыпьте и мне корма!

Народ со смеху покатился. Один мне кричит:

— Чего тебе насыпать? Ячменя или диких груш?

А я ему:

— Сыпь их себе! Сам поешь и жену свою накорми, да не забудь помолиться за здоровье своего бека, что вас так сытно кормит. А у нас по-другому заведено. Джигит не джигит, пока не съест мешок грецких орехов со скорлупой да коровью голову целиком.

Подают мне на подносе коровью голову с пылу с жару и кладут рядом мешок грецких орехов. Бисмилла! Хватаю я голову двумя руками и давай, как пес, уписывать все подряд, не разбирая, где кости, где мясо. Головой верчу, мясо зубами рву, смотрят люди, от смеху за животы хватаются.

Покончил с головой, вскакиваю на ноги, беру мешок и начинаю грызть орехи. Подброшу орех, зубами его хвать! — и жую вместе с кожурой, только треск стоит. Глядь, полмешка орехов как не бывало! Хохочет народ.

— А теперь, — говорю, — посмотрим, травяное брюхо, кто кого!

И — к вороному. А он почуял неладное, уши прижал — и на задние копыта. Чтобы, значит, передними меня раздавить. В два прыжка я у него на спине очутился. Конь давай задом вертеть, все сбросить меня норовит. Напружинится весь, как лук, и на дыбы. Я сижу крепко, словно меня к коню припаяли. Уж он, зверюга, сигал-сигал! Пот по нему градом льется, хрипеть стал. Тут я лег ему на шею, руками за уши его ухватил. Из последних сил вскинул он морду да цап меня зубами за ухо! Вижу: из уха кровь брызнула. Взбесился я почище коня. «Ах ты, падаль, — ору ему, — я тебя так проучу, такую серьгу на ухо навешу, что на всю жизнь запомнишь!» Повис у него на шее, пригнул морду к земле, схватил зубами его мохнатое ухо да и отхватил кусок.

Беку нашему потом всё рассказали. Вот я и напомнил ему, как грыз орехи грецкие да зубами рвал уши лошадиные, тоску его развеять хотел. Бек только криво усмехнулся.

— Зря старался, Джано, — говорит, — мы к нему со всем почетом, а он к нам спиной. Дочку свою, Кеви, продал хромому сыну соседнего бека. В следующую среду повезут ее к жениху. Покажи свою удаль, Джано! Пришло время смыть с нашей чести черное пятно.

— Самое время, бек мой!

— Если отобьешь невесту и привезешь ее сюда, на награды не поскуплюсь.

Поцеловал я землю у его ног и говорю:

— За тебя жизнь положу, бек мой, за тебя всю кровь по капле пролью! Отобью невесту у хромого пса! Приведу к тебе целую-невредимую, бек мой!

Дал мне бек в подмогу пятьдесят всадников, все молодцы как на подбор. За горой Каморит устроили мы засаду. Затаились, ждем, когда поезд свадебный станет спускаться к реке Мурат.

К вечеру дозорные принесли весть: поезд приближается. Глянул я из-за скалы, вижу — вьется над дорогой облако пыли. Впереди едут семьдесят всадников. За ними невеста, сидит на лошади в большой плетеной корзине. Ее лошадь хромой за собой на веревке тянет. Сзади еще конников тридцать.

Разделил я своих людей надвое. Решил так: одни нападут на бекову охрану сбоку, другие сзади, а я в суматохе схвачу невесту, и поминай как звали.

Как только я подал сигнал, выскочили наши из засады. Выстрелы загремели, лошади заржали. Бековы охранники мечутся как очумелые, совсем одурели с перепугу. Я — не шелохнусь, на невесту глаз нацелил. Смотрю — хромой выпустил веревку, пришпорил коня, удирает. Пристрелил я поганца, чтоб не позорил мужское племя.

А лошадь невесты ошалела, видно, от выстрелов, прянула в горы. Я — ей наперерез. Вытащил невесту из корзины, привязал к спине — затрепетала вся, как птица! — и в лес, только меня и видели.