Человек случайностей (др. изд.)

Айрис Мердок

Человек случайностей

– Грейс, милая, ты согласна стать моей женой?

– Согласна.

– Что?

– Согласна.

Людвиг Леферье вглядывался в невозмутимо-спокойное личико Грейс Тисборн и не видел даже намека на усмешку. Неужели она все-таки шутит? Несомненно, шутит. О Боже…

– Грейс, ты серьезно?

– Да.

– То есть ты хочешь сказать, что…

– Но может, ты передумал, тогда…

– Да нет же! Но, Грейс… Грейс, ты меня любишь?

– Разве это не следует алгебраически из того, что я сказала?

– Не хочу алгебраической любви.

– Я тебя люблю.

– Невероятно!

– Какое-то странное слово.

– Грейс, я не могу поверить!

– Чему ты не можешь поверить? Не понимаю… Давно уже все ясно. Все мои друзья и родственники в курсе.

– Да Бог с ними, с родственниками… Мне надо знать… Грейс, ты не обманываешь? Я так тебя люблю…

– Ну что за глупости, Людвиг… Иногда ты становишься таким глупеньким. Я в тебя влюбилась с той самой минуты, когда мы поцеловались за гробницей в Британском музее. Я раньше и не представляла, что можно быть такой счастливой.

– Но ты ждала, что я объяснюсь?

– Ждала, и именно сегодня.

– А я нет.

– И теперь готов взять свои слова обратно?

– Ну что ты! Не мыслю жизни без тебя. Но ты, как бы это сказать, слишком роскошная. Все тебя обхаживают.

– Ничуть я не роскошная. И что за пошлые намеки?

– Не сердись…

– Я маленькая заурядная девочка, а ты такой умный, все знаешь.

– Если бы… Я совершенно теряюсь в толпе твоих поклонников.

– Ты единственный.

– А я и не догадывался о твоих чувствах. Ты такая скромная.

– Девушка должна быть скромной. Так что, беремся за руки и идем, объявим родителям?

– Нет, погоди… А они не будут возражать?

– Они будут в восторге.

– Мне почему-то казалось, что они хотят выдать тебя за этого парня, Себастьяна.

– Они хотят того, чего хочу я.

– А вдруг им не понравится, что я американец?

– Почему же не понравится? К тому же ты ведь не собираешься возвращаться.

– Ты как-то обмолвилась, что они хотят видеть твоим мужем именно англичанина.

– Только из-за боязни, что я уеду вместе с мужем. Но ты ведь останешься здесь. Мы будем жить в Оксфорде.

– С Оксфордом еще не решено окончательно. Господи, Грейс, все еще не верю. Какое счастье… Дорогая, пожалуйста…

Располагавшийся под длинной белой полкой диванчик, на котором они сейчас сидели, был страшно узок. К тому же эти кучи маленьких пухлых подушечек, «кошечек», как звала их Грейс, еще больше сужали пространство для сидения и лежания. Людвиг стукнулся теменем о полку. Одну ладонь он подсунул под теплую ногу Грейс. Наклонив голову, ощутил небритой щекой шелковистость ее облегающего платья… Два сердца бились рядом – каждое в своей клетке. Завеса безмятежности куда-то улетучилась. Людвиг застонал. Они еще ни разу не занимались любовью. Затруднительная ситуация.

– Осторожно, столик!

Но Людвиг уже падал, подвернув под себя ногу и тем смягчив падение. Вот он и на полу с кофейником в объятиях. А над ним сдавленный смех Грейс: «Людвиг, тш-ш!»

Дом Тисборнов в Кенсингтоне звался претенциозно – Поместье Питта, – но был довольно тесен и к тому же снизу доверху заставлен антикварной мебелью, весьма хрупкой. Людвиг уже успел поломать два стула. За тоненькой стеной комнаты Грейс всегда находились родители. Как раз в эту минуту Клер Тисборн, склонившись над перилами, объявила мужу: «Пинки, душа моя, Одморы уже вторую неделю приглашают нас на уик-энд». Неподходящий момент для занятий любовью, даже если бы Грейс не возражала. А к себе он не мог ее привести, потому что Грейс не симпатизировала Митци Рикардо. Митци, в свою очередь, недолюбливала Грейс и называла ее «мадамочкой», пока не сообразила, что Людвиг влюблен. Не навестить ли снова Британский музей?

– Так что будем делать? – спросил он.

– В каком смысле?

Они никогда не разговаривали о сексе. Девственница Грейс или нет, кто знает. Может, именно сейчас надо рассказать ей о своих прошлых связях? Боже правый!

– Я все понимаю, Людвиг, любимый, но давай посидим спокойно, держи меня за руку.

Он глядел в непостижимо простодушные глаза девушки, которой готовился посвятить всего себя – свою жизнь, свои мысли, свои чувства, все свое духовное существо. Она так невообразимо молода. Он чувствовал себя лет на сто старше этого бутона, лишь готовящегося расцвести. Грубым, заурядным, старым и нечистым. И в этот же самый миг к нему пришла мысль, что он ее совсем не знает. Он влюбился, он дал обещание существу, совершенно ему незнакомому.

– Грейс, ты такая чистая, такая настоящая.

– Ну что за нелепости.

– Ты такая юная.

– Мне уже девятнадцать. А тебе только двадцать два.

– Когда же мы поженимся? Сколько в Англии занимает оформление?

– Но мы ведь только что обручились. Ну прошу тебя, Людвиг, не сейчас. Мама может заглянуть в любой момент, ты же знаешь.

– Какой тогда толк в обручении? Я хочу…

– Потому что это красиво. А женаты мы будем долго. Так что насладимся обручением. Это такое необыкновенное время. Первые пять минут мне очень понравились.

– Но, Грейс, как же мы в таком случае…

– К тому же мама захочет торжественного бракосочетания, значит, на подготовку уйдет очень много времени.

– Неужели нельзя обойтись без этого маскарада? Ты же знаешь, я и без него сделаю все, что ты захочешь.

– Вот я как раз и хочу торжества. Это будет так здорово. Дружкой приглашу Карен Арбатнот.

– Грейс, сжалься…

– В любом случае сейчас мы пожениться не можем из-за бабушкиной болезни. А вдруг она умрет как раз в день свадьбы?

– Она так тяжело больна?

– Тетка Шарлотта говорит, что при смерти. Но возможно, это лишь теткино сокровенное желание.

– Я ужасно боюсь тебя потерять.

– Глупости. Вот моя рука.

– Грейс, ты не передумаешь?..

– Что с тобой? Ты весь дрожишь…

– Все случилось так быстро. Я уже несколько недель в таком состоянии.

– Из-за меня?

– Да, из-за тебя. И еще… Да, из-за тебя. Грейс, ты не осуждаешь мой поступок? Что я никогда не вернусь на родину, что отказался воевать, ты понимаешь…

– Ну почему я должна осуждать тебя за то, что ты не хочешь принимать участия в какой-то дикой войне? Почему я должна быть против того, что ты останешься в Англии и станешь англичанином?

– А вдруг тебе захочется поехать в Америку, мы ведь не сможем.

– Я не захочу поехать в Америку. Ты и есть моя Америка.

– Моя любимая! Значит, ты не считаешь это бесчестным?

– Как я могу считать бесчестным то, что честно? Действительно, как?

Они сидели бок о бок, неуверенно, словно в лодке. Ее правую руку Людвиг крепко держал в своей, левой обнимал за плечи, костистым коленом прижимаясь к ее круглой золотистой коленке, просвечивающей сквозь ажурный чулок. От нее пахло юностью, душистым мылом, цветами. О Господи, если бы можно было сбросить одежду! Шел теплый летний дождь, теплый дождик раннего лета, и струйки мягко сбегали по оконному стеклу… Белые и розовые домики на фоне темно-серого металлического неба. Над парком наверняка повисла радуга. А где-то идет война, бомбы, напалм, смерть и увечья. И где-то там обитают люди, для которых война вытеснила из жизни все остальное.

Время на обдумывание закончилось. Он порвал свое призывное свидетельство. Обратной дороги нет. Он сделал шаг – обдуманно выбрал изгнание. И ни о чем не жалел, разве что о родителях. Он был единственным ребенком. Смысл всей жизни для них заключался в том, чтобы помочь ему стать тем, кем так никогда и не стали они, – настоящим американцем. Ни о чем другом они и не помышляли.

– Ну бери же, – сказала Грейс, – вот тортик. Пирожные. Марципаны, я знаю, ты любишь. Вот русские пирожки.