Послать подальше

Александр Тарнорудер

Послать подальше

Есть два вида человеческой деятельности, которые я, впрочем, как и все прогрессивное человечество переношу с трудом: стояние в пробках и поиски стоянки. И гораздо приятнее наслаждаться зеленью в собственной деревне, чем тащиться на машине в Тель-Авив, где все прелести урбанизации сразу же дают себя знать.

В тот день я спешил в архитектурную мастерскую на улице Арлозорова в самом сердце Тель-Авива недалеко от Кикар-ха-медина. И надо же, какая непруха — большая и удобная стоянка прямо за театром Бейт-Лесин оказалась забитой под завязку. Мне не хотелось, чтобы именно меня долго ждали, поэтому, посмотрев со злостью на очередь машин перед опущенным шлагбаумом, я отправился дальше по улице искать свободное место у тротуара. Я на всякий случай всегда держу в бардачке EasyPark [1] — электронный билет для парковки, очень удобный для стоянки у раскрашенного сине-белым бордюра. [2] И, о счастье — не прошло и минуты, как мне за ближайшим углом подвернулось замечательное место. Но жизнь упорно не торопилась приобретать вкус малины: EasyPark отказался подать хоть какие-нибудь признаки жизни. То ли батарейка подсела, то ли он просто перегрелся на израильском солнце, но факт тот, что за стоянку надо было каким-то образом заплатить, чтобы не прилепили горчишник.

«Давненько я не брал в руки одноразовых билетов», пронеслось у меня в голове. Но эти билеты еще пойди найди, и у меня не было никакого представления, где можно их купить. Проклиная все на свете, я вырвал из блокнота лист бумаги и накарябал слезливую записку потенциальному инспектору, что EasyPark внезапно сдох, и как только — так сразу, я, как образцовый гражданин, повешу на окно положенный билетик. Означенное письмо я поместил под ветровое стекло со стороны тротуара, положив на него злосчастный прибор. Поколебавшись, я решил указать на записке время.

Из кондиционированного салона машины я вывалился во влажную тель-авивскую сауну. Стараясь держаться в тени домов, с максимально возможной в сентябрьской жаре скоростью, я отправился назад по переулку к входу в театр, чтобы справиться у местных жителей, где можно раздобыть стояночные талоны. На скамейке под деревьями неподалеку от театра расположилась женщина в легком голубом платье. Ее седые волосы, открывая высокий лоб, были прихвачены черным пласмассовым обручем. Рядом с ней стояли два пластиковых пакета с продуктами из ближайшего супермаркета.

Естественно, я направился прямо к ней.

— Ой, — была ее первая реакция, — это не близко, вам надо перейти площадь. — Она махнула рукой в сторону Кикар-ха-медина. — Там обычно стоит мороженщик, который продает билеты.

Ее «ой», по всей видимости, относилось к тому, что в два часа дня мне предстояло пересечь раскаленную солнцем огромную круглую площадь. Надо было решить, что предпринять: вернуться к машине и проехать обратно или пешком перейти площадь в обоих направлениях. Выругавшись про себя, я выбрал второе — уж очень жалко было потерять такую редкостно удобную парковку, а за четверть часа может, еще и не прищучат. Поблагодарив женщину, я собрал всю свою силу воли и отправился через площадь. К моему удивлению всего минут за семь я достиг передвижного киоска с мороженым, при моем приближении огласившим окрестности традиционной «Кукарачей».

— Ой, — владелец киоска не был оригинален в выражении своих мыслей, — я действительно продавал билеты, но это было лет десять назад. А теперь их продает дама из «Лото», как раз на той стороне — он махнул рукой в сторону театра, откуда я и пришел.

На этот раз я выругался отнюдь не про себя.

— Залезай, — мороженщик сделал приглашающий жест, — все равно пришло время сделать кружок.

— Никогда не ездил в будке с мороженым, — сказал я, устраиваясь рядом с ним, — наверное, это мечта каждого ребенка.

— Прошли времена, когда это было так, — мороженщик, зажав в зубах сигарету, снова включил свою шарманку и лихо понесся вокруг площади.

— Прожить-то можно? С мороженого?

— Да можно… — он глубоко затянулся, — только если тебе уже ничего не надо… Приехали вот…

— Спасибо, — я спрыгнул на асфальт и побежал через улицу к павильону «Лото». Обратная дорога заняла всего пару минут.

Зажимая в потном кулаке веер из пяти парковочных билетов, я завернул в переулок к своей машине. Возле нее уже пристроилась девица в белой блузке и черной юбке, подозрительно смахивающая на муниципального инспектора. Подойдя ближе, я убедился, что она действительно заполняет штрафную квитанцию.

— Извините, — пробормотал я, — но я не наврал в записке про EasyPark. Талоны вот покупал, так получилось… Даже через площадь бегал… Может, не надо так сразу…

Девушка никак не отреагировала на мои слова, даже не оглянулась, как будто меня не существовало на свете.

— Ну-у-у… я вас очень прошу, — затянул я безо всякой надежды, когда над головой раздалась все та же «Кукарача».

— Тебе-то чего надо? Езжай себе, — девица оторвалась от квитанции и недовольно уставилась на моего давешнего знакомца.

— Мерав! У тебя совесть есть?! Человек через всю площадь бежал, талоны искал! Я вот его с того конца подвез, а ты!.. А ты!..

— Не мешай работать, Ехезкель.

— Слушай меня! Если ты эту сраную бумагу сейчас не порвешь, то я Игалю скажу, чтоб бежал от тебя без оглядки!

— К черту вас всех! — инспекторша рванула квитанцию, с хрустом слепила из нее комок и швырнула через открытое окно в Ехезкеля. Она ударила ногой по подставке своего синего мотороллера и сорвалась с места.

— Угораздило моего племянника влюбиться в эту стерву. Представляешь? Свекру будущему — тому тоже влепила штраф за стоянку! Еле уговорили отменить. Ну, будь здоров!

— И ты, Ехезкель, будь.

«Восток — дело тонкое», подумал я, стирая ключом от машины защитный верхний слой с парковочного талона, чтобы обозначить время стоянки. Голова моя давно уже взмокла, и воротник от рубашки прилип к шее. Но опаздывал я на встречу всего лишь минут на десять, что отнюдь не превышало средний уровень израильского пофигизма. Мечтая о стакане холодной воды, теперь уже с папкой в руках, я в третий раз проследовал по переулку мимо театра Бейт-Лесин на засаженную деревьями тенистую улицу Арлозорова, через раскаленный перекресток, где и тень от фонарного столба воспринимается как нечаянное благо. А в запарке я не сообразил купить у Ехезкеля мороженого.

Ровно через неделю я был на том же месте в то же самое время. Только на сей раз мне повезло больше — можно было свободно заехать на стоянку возле театра. Да и влажность не казалась такой высокой. Я шел по тому же переулку мимо перекрестка и скамейки под деревьями наискосок от театра, на которой сидела все та же женщина со светлыми волосами, пославшая меня через площадь. Завидев меня, она поспешно подхватила свои сумки и заторопилась прочь. Я остановился и посмотрел ей вслед. Она явно мне кого-то напоминала. Я только никак не мог вспомнить, где я мог с ней встретиться. Она удалялась, а я пялился сзади на ее стройную крепкую фигуру и ругал себя за склероз. На ней опять было все то же голубое платье, туфли на низком каблуке, тот же черный обруч в волосах. Задумавшись, я брел по улице Арлозорова, когда мои мысли прервала знакомая «Кукарача».

— Эй! Как дела? Стоянку нашел? — крикнул мне из окна Ехезкель-мороженщик.

— Нормально, а ты как?

— Живем помаленьку.

— Ну, будь.

— И ты будь.

На этот раз в архитектурной мастерской собралось много народу — практически все участники нашего проекта — и было решено застолбить постоянное время: каждое воскресенье в два часа пополудни. Я был единственным, кто возражал против времени и места, поскольку не хотел начинать неделю с того, чтобы возвращаться домой, продираясь через кошмарные тель-авивские пробки, которые вместо обычных минут тридцати отнимали у меня полтора часа.