Белая тишина

— Говорил, говорил, — проворчал Хорхой, снимая связку. — Когда сам подстрелишь, вкуснее.

Хорхой начал ощипывать уток, а Богдан разжег костер, повесил на тагане котел. Вдалеке раздались выстрелы. Богдан, не считая выстрелов, знал, что у Пиапона всего десять зарядов, что он завтра утром привезет не меньше двухсот уток. Юноша знал озера, где кормились утки, на этих озерах всегда обильно было корму и садилось столько уток, что не находилось места опоздавшей стае. Пиапон охотился на этих озерах.

Хорхой разделал уток и положил их в котел.

— В этом котле, к этим уткам, знаешь, чего не хватает? — спросил Богдан.

— Крупы, — ответил Хорхой.

— Нет.

— Лапши.

— Нет. Картошки.

Солнце опустилось за синими сопками, и в наступивших сумерках отчетливее, грознее доносился грохот с Амура. Сейчас, должно быть, подошли тяжелые льды с верховьев, за ночь они проплывут, и утром рыбаки закинут сеть.

Утки сварились. Хорхой молча разлил по мискам отвар, цепляя острием палочки, вытаскивал утятину.

Юноши опорожнили миски, обсосали косточки и стали пить чай. Пили неторопливо, обстоятельно. Богдан разговорился, он говорил и за себя, и за Хорхоя.

— Что-то происходит на земле, Хорхой. Была война, долгая война. Потом уничтожили царя. Говорят, теперь власть в руках рабочих, простых людей. Ленин во главе власти. А год назад управляющий Саньки говорил, что Ленин какой-то немецкий шпион, — последние слова Богдан сказал по-русски, он до сих пор не понимал смысла этих слов. — Теперь простые люди уничтожают белых. Это война или не война? Вот мы с тобой идем к богатому Американу и говорим: «Отдай свое богатство всем бедным». А он не хочет отдавать, он берет ружье и стреляет в нас. Мы тоже с ружьями…

— У тебя пороха и свинца нет, — сказал Хорхой.

— Для Американа найдем, — ответил Богдан и продолжал: — Если он выстрелит, мы тоже выстрелим. Верно? Это война или не война, я тебя спрашиваю?

— Кто его знает.

— Я думаю, это война, если люди друг в друга стреляют.

Костер дышал жаром, обогревал руки, грудь, лица юношей, но спину их прихватывал вечерний холод. Стало совсем темно, звезды высыпали на темном небе. Еще явственней доносился грохот с Амура. Молодые рыбаки улеглись на нарах в землянке и будто провалились куда-то в преисподню. Ни один из них перед сном не подумал о страшном ледоходе на Амуре, не вспомнил о лодке, которую оставили на берегу. Беспечность молодости!

Первым утром проснулся Богдан, его разбудил неясный шум, казалось, разбушевавшийся Амур, как в сказке, перенесся из своего русла сюда, к тихому заливу.

В маленькое единственное оконце землянки пробился блеклый свет. Богдан открыл дверь, и сердце его замерло от увиденного — весь залив был взгроможден льдами, высоко поднялась вода, и льдины, обгоняя друг друга, стремительно неслись в глубь залива, на затопляемые луга. Там, где стояла лодка, бежали льды.

— Хорхой! Хорхой! — закричал Богдан не своим голосом. — Лодку унесло! Слышишь, лодку унесло! Вставай! Вставай!

Хорхой соскочил с нар, подбежал к дверям и замер от удивления, он впервые увидел, чтобы льдины неслись в обратную сторону, против течения.

— Это ты, ты виноват! Зачем было пальцем тыкать на лед! Пусть плыли бы, зачем тыкать?! Этот лед возвращается, чтобы убить тебя. Я не хочу умирать с тобой! Не хочу!

Богдан только теперь вспомнил вчерашнюю шалость, когда ошалевший от весеннего солнца, воздуха, он тыкал пальцем в плывущие льдины. Вспомнив это, он затрясся в страхе и опустился на порог, потому что ноги уже не держали его.

«Неужели это смерть?» — думал он, глядя, как на глазах поднимается вода в заливе, как спешат льды в глубь залива и дальше — в большое озеро.

Вода все выше и выше поднималась, подбиралась к порогу землянки. Белые, голубые, зеленые льды мелькали перед Богданом, но он не видел их, глаза его были закрыты, и между век струились слезы. Хорхой смотрел на мелькавшие льдины и тоже плакал. Вдруг Богдан упал на колени на пороге землянки, лицом к поднявшемуся над сопками солнцу и начал молиться. Вода подступала к его коленям, льдины, сталкивая друг друга, мчались в шаге от него, ломая кусты. Богдан молился солнцу и эндури, он просил пощады. Хорхой выбежал из землянки, поискал потолще тальник, подбежал и стал карабкаться на него. А вода поднималась все выше и выше.

— Богдан! Богдан! Беги сюда! — кричал Хорхой, стуча зубами от страха.

Богдан услыхал шум воды, хлынувшей в землянку, и тут же увидел мчавшийся на него кусок голубого льда. И только тогда он бросился в сторону большого тальника.

Обессиленный, подавленный Богдан с трудом взобрался на тальник, сел на развилке и огляделся. Горловина разлива расширилась, превратилась в протоку, куда устремились льдины с Амура. Узкий перешеек между заливом и большим озером был затоплен, и озеро стало заполняться льдом. Как ни всматривался Богдан в сторону озера, но не мог разыскать в белом крошеве черную точку лодки.

«Раздавило, — подумал он. — А как дедушка? Где он спасается?»

Богдан взглянул вниз, у входа в землянку образовался ледяной затор, подходили все новые, новые глыбы льда. Вода непрерывно поднималась, льдины с прежней скоростью неслись в глубь залива и дальше — в озеро.

— Богдан, ты виноват! — крикнул с соседнего тальника Хорхой. — Молись эндури, проси пощады! Видишь, как вода поднимается, скоро до нас доберется и льдиной собьет нас. Молись!

Как же молиться на развилке тальника? Как встать на колени, как отбивать поклоны! Богдан испуганно смотрел, как вода, заполнив землянку, стала окружать ее, подниматься все выше и выше.

— Погибнем! Совсем погибнем! — плакал Хорхой.

«Неужели это правда? Неужели нельзя тыкать пальцем в плывущие льдины?» — думал Богдан.

Он зажмурил глаза, уткнулся лбом в ствол тальника и заплакал. Ему стало беспредельно жалко себя, своей молодости, он еще ничего не успел сделать в жизни и не хотел умирать. Выплакавшись, он вытер глаза, посмотрел на залив и вдруг увидел, что льдины медленно и, как бы нехотя, двигались к горловине залива.

— Богдан, ты видишь? — спросил Хорхой. — Лед уходит.

Вода начала спадать на глазах, льдины набирали скорость и с шумом, с грохотом покатились обратно в Амур.

Когда вода ушла, Хорхой соскользнул с тальника, обошел вокруг застрявшей в кустах глыбы льда, пнул ее ногой.

Он пошел дальше и плевал в каждую льдину, которая недавно только вселяла в него неописуемый страх.

В землянке было полно воды, у входа на жердочке висела связка уток.

— Котел наш пропал, корзина с посудой тоже, — перечислял Хорхой. Он совсем оправился от страха и говорил больше обычного.

— Хорошо, Богдан, что ты вовремя помолился, эндури услышал тебя, помог нам. Все же ты напрасно вчера тыкал пальцем в льдину и храбрился. Зря. В следующий раз будишь знать. Говорил я тебе, не делай этого, старики запрещают.

Богдан в пол-уха слушал болтовню Хорхоя и думал о Пиапоне.

Богдану надоела болтовня Хорхоя, и он сказал:

— Давай щипай уток.

— Жарить будем? Хорошо. Только я думаю, нам достанется дома за то, что не сберегли котел, чайник и посуду. Они ведь дорогие.

«Мальчишка! Хорошо еще, что голову сохранили», — раздраженно подумал Богдан. Он собрал хворост, разжег костер. Руки его все еще дрожали. Никогда Богдан в жизни не испытывал такого страха, какой испытал недавно. И сейчас все еще не приходило успокоение, дрожали руки, тошнота временами подступала к горлу. Но все же он думал больше не о себе, а о Пиапоне. Где он? Что с ним случилось?

Хорхой, не прекращая болтовни, общипал три утки, их вдели на вертела и стали жарить. Запахло вкусным жареным мясом. Только теперь юноши почувствовали, как они проголодались.

Время шло. Солнце, пройдя зенит, приготовилось опуститься за синие сопки. Юноши, с жадностью проголодавшихся собак, съели полусырую утятину и незаметно для себя уснули на подсохшем песке. Проснулся Богдан от легкого треска ломаемого хвороста. Он открыл глаза и увидел пляшущие красные языки пламени. Возле костра сидел Пиапон, ломал тонкий хворост и подбрасывал в огонь. Проснулся Хорхой.