Право на легенду

Полезно все это вспомнить для сопоставления. Как говорится, диаграмма роста, кривая житейского равнодушия. Самое время позиции выверять.

Кулешов докурил папиросу и вернулся в комнату. Очерк Лактионова он нашел в папках пятьдесят второго года. Это был обстоятельный рассказ о последнем рейсе и гибели танкера, рассказ, в котором эмоции часто затмевали факты, но, тем не менее, это был документ, свидетельство очевидца, записанное со слов Лактионова.

Очерк был густо исчеркан красным карандашом, вымараны целые страницы и целые страницы дописаны уже другим почерком. «Солидно поработали, — подумал Кулешов. — Профессионально. Ага, вот и проясняется кое-что. Вот и мина на горизонте появилась…»

«…Вероятность того, что плавучую мину прибьет именно к нашим берегам, была ничтожной. С таким же успехом на волнах мог покачиваться пивной ларек из Одессы. Но это была мина — рогатая, мокрая, с лоснящейся стальной кожей, на которой торчали смертоносные бородавки. Это была мина, которая без труда могла отправить крейсер на дно, а танкер она бы просто превратила в железный мусор».

Так. Ну ладно, оставим пивной ларек из Одессы на совести журналиста. Пойдем дальше. «На море туман, не очень густой, правда. И прямо по курсу — мина. Мы разошлись с ней правым бортом, чуть ли не впритирку. Я стоял в то время у самого борта, проводил мину глазами и подумал, что, когда придем в порт, надо будет тральщик выслать, чтобы ее подорвали, и тут вдруг вынырнул из тумана темный силуэт: потом мы узнали, что это «Бердянск», но то, что это пассажирский пароход, разглядели сразу — глаз у нас как-никак наметан. Он шел малым ходом и должен был разойтись с нами тоже по правому борту, метрах так в двадцати. Это было грубейшим нарушением, и в обычных условиях мы подумали бы прежде всего о том, что капитан судна преступно беспечен, но теперь мы видели только то, что «Бердянск» шел прямо на мину. На судне было триста или четыреста человек, и большинство из них — женщины и дети.

Сделать уже практически ничего было нельзя: сигнальщик кинулся к семафору, радист тоже, должно быть, лихорадочно возился с аппаратом, но все это по инерции, потому что было поздно.

О чем думал тогда капитан Вершинин? О том, что «Бердянск» разломится пополам за считанные секунды и спасать уже будет некого? О том, что вся носовая часть «Северостроя» — это пустое, необитаемое железо, которое легко примет на себя удар? А может, он ни о чем таком и не думал, а просто, повинуясь морскому долгу, приказал круто положить руль вправо, чтобы загородить дорогу «Бердянску»?

Знал ли капитан, что «Северострой», получив такую пробоину, неминуемо затонет? Конечно, знал. Я не буду говорить о том, что танкер, выстроенный на скорую руку, так или иначе уже доживал свой век: об этом пусть судит Морской Регистр, но я уверен, что Вершинин принял единственно верное решение. «Северострой» заслонил собой пассажирский пароход. Удар был очень сильным, нам разворотило обшивку по четвертый шпангоут, и танкер ушел под воду минут за сорок. Сам же «Бердянск», прочное, солидной постройки судно, всего лишь немного поцарапался.

Весь экипаж «Северострой» остался в живых, хотя во время столкновения часть шлюпок была сорвана, на других заклинило кран-балки, и люди добирались до «Бердянска» большей частью вплавь. Погиб лишь капитан Вершинин. О том, как это произошло, теперь уже, конечно, никто не расскажет. Он плыл вместе со всеми, но у него в последнее время часто сдавало сердце…»

Что было дальше, Кулешов знал от Женьки, а тот, в свою очередь, от Лактионова. Тральщик, вышедший в море, целые сутки искал мину, но так и не нашел ее. Может, она затонула сама по себе, а может, решил кое-кто в комиссии по расследованию: ее и вообще не было. Видели ее всего несколько человек, да и те рассказывают по-разному.

Вот почему в конце рукописи Лактионова редактор газеты написал: «Публиковать очерк в таком виде считаю нецелесообразным. Обстоятельства гибели танкера пока более чем сомнительны. Вряд ли стоит упоминать о мине. Это может вызвать ненужные толки».

Вот и все. Может быть, так же рассуждали и члены комиссии, которым тоже лишние хлопоты ни к чему. Все равно танкер пришлось бы списывать. А Вершинин… С мертвого какой спрос? Пусть так и останется: столкновение произошло в результате ошибки судоводителя.

«Все верно, — подумал Кулешов. — Все по логике вещей. Еще немного, и я с легким сердцем мог бы такую же резолюцию наложить».

Уже под вечер, испросив у Фимочки разрешение, Кулешов забрал рукопись с собой.

А дома надрывался телефон. Кулешов, не раздеваясь, взял трубку.

— Кто говорит?

— Слон.

— Что вам надо?

— Шоколада. Что мне еще может понадобиться?

Так они иногда разговаривали с женой. Ольга работала в издательстве, целыми днями правила рукописи и, когда совсем уж становилось невмоготу, звонила просто так.

Однако на этот раз разговор был деловой.

— Слушай, Сережа… Мне тут дали дипломатическое задание. У нас в журнале очерк о Замятине, в набор должен был идти. А вчера кто-то поинтересовался: не в разрез ли это с мнением областной газеты? Ссылаются на твой отчет с партийного собрания. Есть мнение — очерк снять. Вот мы тут посоветовались, и мне поручили…

— Оля! — перебил ее Кулешов. — Скажи, Оля, а у вас там есть люди, которые не хватаются за телефон всякий раз, когда на себя ответственность надо взять? Или у вас таких людей отдел кадров дальше порога не пускает?

— Сережа, погоди… Ты почему так со мной разговариваешь?

— Прости… Я не имею права так говорить. Давай без всякой дипломатии. Скажи, что автор теперь не разделяет взглядов, изложенных им в статье. Хотя там и взглядов-то нет никаких. Вот ведь как обернулось!

— Сережа, я ведь серьезно спрашиваю. Что нам делать?

— Очерк у вас об изобретателе Замятине, так я себе представляю? Вот и печатайте. Подчеркните тем самым, что это его главное дело на земле!

Не дожидаясь ответа, он положил трубку. Надо немедленно все ставить на место. А как? Видимо, надо начать сначала. С того собрания, когда Замятина избрали секретарем. Проанализировать работу бюро за год. Поговорить с ребятами. Это — одна сторона. А вторая — тема гражданской активности.

Потом Кулешов снова перечитал все бумаги Вершинина, что ему дал Женя. Перечитал рукопись Лактионова. Теперь надо будет в архиве разыскать материалы комиссии по расследованию гибели танкера, если они, конечно, сохранились. Разыскать всех, кого можно, из экипажа «Северостроя». Взять у Павла оставшиеся дневники и письма. Кроме того, связаться с Акатиным, постараться найти все документы о постройке танкера. Работы предстоит много.

К вечеру Настя отгладила Жернакову пиджачную тройку, рубаху белую приготовила, галстук вязаный. Жилет, однако, он надевать не стал: какой-то у него в жилете вид громоздкий: словно сверху много, а снизу — ничего.

— Ну, как знаешь, — сказала Настя. — Ты уж постарайся. Все-таки Женьке учиться.

Да, уж он постарается. Он сегодня целый день думал, что бы такое ребятам сказать — они ведь специалисты без пяти минут, им просто так, про работу да про обязательства слушать неинтересно.

Кроме того, надо с Ламашем еще решить вопрос о строительстве институтской базы отдыха. Заводчане, хотя и шефствуют над институтом, всего сделать не могут, пусть морской порт подключается. Завод людей даст.

Ламаш проводил их с Кулешовым в кабинет, усадил в глубокие кресла.

— Банк все строят? — поинтересовался Жернаков.

— Строят… Куда же его теперь?

— Ну, ничего. Не переживай. Кассирше будет ближе за деньгами ходить. Знаешь, кого я сегодня встретил? Того паренька шустрого, который все про овец разговаривал. Притомился он на «материке», приехал снова кости студить. Крепкие ребята тогда подобрались!

— Всякие, — сказал Ламаш. — Я тоже третьего дня одного нашего попутчика встретил. На рынке с меня за помидоры пятерку содрал. Все эти годы, говорит, тем и промышлял. Невелика, видать, в нем крепость.