Право на легенду

Жернаков сына своего всю жизнь знал и все-таки снова посмотрел на него с любопытством.

— Знаешь, Тимофей, когда-то в молодости песню такую пели: «Нам разум дал стальные руки-крылья, а вместо сердца — пламенный мотор». Ты вслушайся. Мотор вместо сердца! Может, у тебя тоже там какой-нибудь дизель стучит, а?

— Остришь ты все, отец, остришь…

— Ну, не буду. Только ты на вопрос мой так и не ответил.

— Отвечу. Сразу чтобы с этим делом покончить. Замятин и по другим показателям тоже хромает, струнка у него какая-то… Тут меня недавно из журнала нашего пригласили, попросили очерк про Замятина посмотреть. Ну, вроде как я товарищ его, вместе работаем. Ты бы видел, что там про него написано! Ты знаешь, он магнитофон купил, «Грюндиг». Ладно, если любитель, я понимаю. А он так автору очерка говорит: «Я магнитофон этот купил, чтобы главный инженер не задавался: у него с одной тумбой, а у меня с двумя…» Все это там с шуточки написано, только все это правда! Стержня в нем нет, чтобы все время себя на месте чувствовать. Или такой возьми случай. Ты, может быть, помнишь, ему это уже на вид ставили. В прошлом году материала у нас на протирки не было, не завезли или кончился, не знаю, пришлось фланель брать на фабрике. А он на собрании говорит: «Мы тридцать метров бязи отменной на стенды пустили, так мне теперь стыдно на них смотреть: стенды к экономии призывают, а мы фланелью втулки протираем!» Да, конечно, дорого это головотяпство, но мелочь в общем-то. И пусть он прав в чем-то, только думать все-таки надо; это же наглядная агитация. Вот я и повторяю, когда человек на виду, тут уж ты меня извини! Тут каждый свой шаг, каждое слово десять раз проверь.

— Гладко, — усмехнулся Жернаков. — Ну, давай дальше.

— И дальше скажу. Мы его чуть ли не силком в университет культуры запихали. Представляешь? Секретаря-то? Бросил. Говорит: времени нет.

— Так у него и правда нет.

— Как это нет? Это же общественное поручение, обязан выкроить.

— Тимофей, ты хоть думай, что говоришь! Какое же это поручение? Это же для себя человек делает, если ему надо. А если ему не надо?

— Мы обязаны заботиться о всестороннем развитии личности. Забыл? Не болты да гайки, а широкий горизонт должен быть перед человеком.

— Можно подумать, первый раз мы с тобой говорим. Ну, хорошо. Скажи, ты вот художников изучаешь, в университете. А ты знаешь, кто такой Лобачевский? Или Эйнштейн?

— Ну, хватил. Конечно, знаю. Эйнштейн атомную бомбу изобрел.

— Дурак ты, Тимофей! Никакую он бомбу не изобретал, ее Пентагон изобрел, знать надо. И про то, что параллельные линии пересекаются тоже небось не слышал? То-то… А ведь ты технический человек. Каждому свое, я так считаю. Тут неволить людей — глупость великая.

— Не сойдемся мы с тобой в этом вопросе, отец. Ты так считаешь, а я по-другому думаю! Только мне кажется, я правильней думаю. А вести себя как мальчишка — это, по-твоему, авторитету способствует? Володька недавно щенка себе взял, спаниеля, думаешь, как назвал? «Фиорентиной»! Попробуй выговори. Оказывается, это клуб какой-то футбольный в Италии.

— Название как название, — поморщился Жернаков. — Ты уже и собак на него вешать готов. Что он там в заявлении написал? Чем свой уход объясняет?

— Не знаю, я заявления не читал. Мне в конторе сказали.

— Вон он, ваш Володечка, идет, — сказала с кухни Настя. — Похоже, к нам. Так что языки-то приберите.

Замятин пришел в рабочей спецовке, он стоял в дверях и смотрел настороженно, выжидательно.

— Здорово! — сказал Жернаков. — Легок на помине. Проходи, гостем будешь, мы сейчас чаек сообразим.

— Некогда мне, Петр Семенович. Следующий раз как-нибудь, Я за вами пришел, Тимофей Петрович, ждут нас на лесовозе.

— За нами? — растерялся Тимофей. — Ах, за нами… Понимаю, вы теперь меня по отчеству величать будете. Дело хозяйское. Я сейчас, только вот докурю с отцом.

— Проходи, — снова сказал Жернаков.

— Да чего топтать-то.

— Проходи! Вот ведь упрямый. Проходи и садись, говорить буду.

Замятин присел к столу.

— Говорить не надо, Петр Семенович. Я знаю, вы о чем. Глупо все получилось, не по делу. Заявление я забрал. Не с заводом же мне счеты сводить.

— Ну, тогда молчу пока. Ты на судне был? Что там?

— Там картина серьезная. Плунжеры менять надо, да и других дел наберется, токарной работы много.

— Я гуляю, — напомнил Жернаков.

— Да я не к тому. Работа несложная, кто угодно справится. Я к тому, что торопиться надо. Ребятам в понедельник уходить в море.

— Успеем, — сказал Тимофей. — Не впервой. Ладно, отец, я пойду.

— Давайте, — сказал Жернаков и засмеялся: — Работайте на совесть, я уже за вас задаток получил. Ну-ка, погодите, что покажу.

Он достал из ящика часы: ремешок Касимова был ему не по руке, браслет покупать надо — и дал Тимофею:

— Гляди! Касимов подарил, говорит — английские. Лучшая фирма. Видал, как сделаны: ничего лишнего, а вид имеют. И ход послушай — что твое сердце, стучат без изъяна.

— Да… — протянул Тимофей. — Царский подарок. — Он присел к стулу, вытащил из кармана перочинный нож и, к ужасу Жернакова, стал вскрывать корпус.

— Ты что делаешь?! Гарантия ведь, трогать не разрешают!

— Какая тут гарантия, — сказал Тимофей. — Гарантию у нас дома нужно брать, а когда наши советские часы к тебе из Англии возвращаются, тут уж давай раскошеливайся, за свой счет чинить будешь. На, посмотри, тут не по-английски написано, тут разборчиво.

Он торжественно вернул часы отцу. Тот посмотрел на внутреннюю сторону крышки и ахнул:

— «Второй часовой завод! Сделано в СССР…» Ну, прохвост! Ну я ему отремонтирую пароход, я ему последние мачты обломаю, паразиту! Он же в Англии их покупал, в Глазго, сам мне говорил!

— Широкий горизонт, отец, иметь надо, — сказал Тимофей, не скрывая иронии. — Мы уже давно свои часы во многие страны поставляем, они на мировом рынке знаешь какой вес имеют? Вот англичане корпус немного изменили, и готово — давай бери. Только ты не огорчайся, часы-то отличные.

— Ну, давай чеши отца, — смущенно сказал Жернаков. — Твой праздник. Просто хотелось мне. Давно уже… — Он еще раз посмотрел на часы, защелкнул крышку и положил в стол. — Ладно! Это даже хорошо, а то они мне все покоя не давали. Как увидел однажды, так и зажегся.

Замятин поднялся:

— Будьте здоровы, Петр Семенович. Идти нам надо.

— Слушайте, — вспомнил вдруг Жернаков. — Вы не в курсе дела, — вчера парень один с машиной под каток угодил. Не знаете, кто он и что с ним?

— Слышал, — кивнул Тимофей. — Говорили. А кто и что — не знаю.

— Это Пашка Вершинин, — сказал Замятин. — Он вчера как раз на «пазике» работал. Женька ваш к нему в больницу пошел, я его недавно в городе встретил. Говорит — контузило его сильно, из машины выкинуло, но вроде ничего серьезного.

— Дела! — удивился Тимофей. — Ну, дела! А он случаем не выпивши был? Не проверяли, не знаешь?

— Позвоните в вытрезвитель, там все скажут, — зло ответил Замятин. — Или еще куда…

«Ну вот, посидели с сыном, — сокрушался Жернаков, когда они ушли. — Поговорили по душам. Он о своем, я о своем, только он считает, что его думы правильней. Ладно, чего теперь, какой есть. В главном деле он все-таки правильный человек».

А с Пашей Вершининым совсем уж неожиданно получается.

Он решил позвонить Кулешову, узнать все подробно, но в газете сказали, что он сегодня работает дома, а дома телефон молчал. Может, отключил?

Кулешов действительно отключил телефон. Он сидел и работал. Он был злой, взъерошенный, ему хотелось трахнуть машинку об пол, а из всей этой бумажной дребедени голубей наделать.

Только что ему позвонил Женя, сказал, что был в больнице у Павла Вершинина, с ним все хорошо: полежит неделю, потом выпишут. А вот насчет вахтенного журнала, тут совсем чепуха: оказывается, он и не с «Северостроя» вовсе.

Прокол, — вот как это называется, — подумал Кулешов. — Очерк уже почти готов, два дня на него угробил, и вот тебе: и море не то, и корабль не тот, и «юнкерсы», черт бы их побрал, конечно же, над Японским или Охотским морями летать не могли! Как это он раньше не сообразил? Ну, ничего, что-нибудь придумаем, повернем по-другому. Не «Северострой», так «Рубцовск», велика ли разница?